1993

– Люба в больнице каждый день навещала и дома со мной сидела, пока нога в гипсе. Мол, полюбила, когда с балкона окликнул. И раньше, когда во дворе встречала, в детстве уже нравился, хотя внимания не обращал. И никакого у нее жениха нет. В общем, целовались, обжимались… – Клещ мягко прихлопнул ладонью о ладонь. Кувалда разинул рот и весь превратился в гигантский протяжный зевок. Виктор поместил сыр и кружок колбасы между двумя брусками черного хлеба, понюхал, откусил. – Не мог без нее, а она без меня вроде бы. Она из-за нашей любви чуть сессию не завалила, я-то на больничном, несчастный случай. Полтора года встречались – с поцелуйчиками… Потом жениться захотел. Вся родня была против, и ее мамаша, и мои, даже спелись: “Куда вам? Рано! Учиться надо!” Ну а мы тогда сообразили дружить по-взрослому. Помню, лежу и думаю: “Какое счастье!” Залетела она… Тут уж мать ее сразу: “Когда свадьба? Когда свадьба?” Свадьбу сыграли. Поселились у них, места-то больше. Дед мой, пока жив был, часто говорил: “Добра до брака, а после – собака”. Короче, трения у нас еще на свадьбе пошли. Поскандалили за столом. Мальчик у нас родился. Я себя первые годы уговаривал: ради сына живу. Постепенно она собакой стала, одну истерику закатила, вторую… Такое вот счастье! То я кран в ванной свернул, то денег мало, то на психа похож, машинным маслом воняю, ходить со мной стыдно… А свекровь на ее стороне: если жена – сука, эта просто волчицей смотрит, кажется, вот-вот завоет. Потом Люба другое придумала. Что я ни скажу, ко всему придирается, во всем обиду находит и на меня в ответ нападает. Потом первая начала издеваться. Всё с подковыркой: то меня унизит, то родню мою, иногда сдохнуть пожелает. А я терплю… Раз не выдержал. Это когда я “оно” услышал.

– Что? – внимательно спросил Виктор.

– Оно.

– Домино… – хохотнул Кувалда.

– Оно, оно, оно… Так меня звать начала. “Вот и оно!” – когда с работы пришел. “Оно уже легло”, – через стенку слышу, мамаше своей говорит. Я из кровати вылетел, оделся и убежал. У родителей остался ночевать. Встал покурить пораньше, пока все спят. А она как почуяла, вышла на балкон и сообщает: “Сереж, я опять беременная!” И прожили мы еще семнадцать лет. Не жили, мучились. И чего ради? Ради сына и дочки… Сын со мной не разговаривает, так она его настроила. Дочка общается, но тайком.

Клещ с притворным задором всхлипнул, рот его скривился, светлые глаза залучились.

– Я ж потом на другой женился, – продолжил Клещ. – Птаха Натаха. Всем была на первую похожа. Видно, тянуло… Не искал легких путей… Начала она хамить – я ноги в руки… Ума хватило разбежаться, детей хоть не настрогал.

– Ты что, один сейчас? – спросил Виктор сочувственно.

– Да есть у меня разведенка одна. Встречаемся то и дело.

– Наливай, – прогудел Кувалда. – Руку не меняем.

Виктор добавил всем спирта и воды.

Чокнулись, опрокинули.

– Зато мы с Брянцевым семейные, – Кувалда потер кулаком лоб. – Правильные мужчины.

– Жалко мне тебя, Клещ, Сережка бедный ты мой, – задумчиво напел Виктор.

– Себя жалей! – Клещ пошарил рукой в банке и на этот раз ничего не выловил. – Мой случай еще легкий. И не такие фокусы бывают! Я с мужиком в пивной разговорился. Женился, говорит, души друг в друге не чаяли. Бабах – жене диагноз ставят: рак мозга, последняя стадия. И такая была у них любовь, что решили с собой покончить. Наглотались каких-то таблеток. Его откачали, а она померла, не воскресишь. Только когда ее вскрыли, оказалось, не было у нее никакой опухоли – всё врачи-козлы напутали. Его даже к уголовке хотели привлечь. Проходит время, он влюбился в бабу с ребенком, а потом она тоже заболела, только не раком – рассеянным склерозом. Умерла на его глазах, он с ребенком остался. И растит теперь чужого сына. Судьба… – Клещ хмыкнул. – И знаете, чего он мне сказал? Мальчишку на ноги поставлю – и отравлюсь. Окончательно, говорит. Та, первая, снится ему, зовет, упрекает… – Клещ хмыкнул опять.

– Чего смешного? – не выдержал Виктор.

– А кто смеется?

– Ты!

– Заткнитесь! Я вам другое про отравление скажу! – Кувалда, высоко подняв кулаки, потянулся. – Я на заводе работал. В литейном цеху. И там, на заводе то есть, с одной поварихой сошлись.

– С поварихой? – переспросил Клещ.

– Ну. Чего такого? В столовке нас кормила. Груди – во! Аппетит вызывала.

– Красивая? – спросил Виктор.