20 лет дипломатической борьбы

«Рапалльский договор будет далеко не вечным. Можно будет в тот или иной момент очень легко оторвать русских от немцев», – всегда говорит Бонкур, который не может простить Литвинову его знаменитой речи 30 ноября 1927 года, когда русский делегат с улыбкой и невероятной дерзостью заявил: «Делегация СССР уполномочена своим правительством предложить полное упразднение всех сухопутных, морских и воздушных сил. Она предлагает, следовательно, – и Литвинов насмешливо протянул руку в сторону Поль-Бонкура, – прекратить призыв граждан для прохождения военной службы. – А затем, посмотрев на английского делегата, он продолжал: – И полной ликвидации всех военно-морских судов». Всеобщий смех!

* * *

Сегодня зал заседаний был заполнен до отказа, когда председатель конференции по разоружению англичанин Гендерсон детским голоском читал свою нескончаемую речь.

За Поль-Бонкуром следуют французские делегаты: Андре Тардье, сенатор-банкир Дюмон, Поль Рейно, адмирал Дюмениль, генерал Рокэн. Последний тихо говорит:

– Вы увидите, что женевские туманы не прячут ничего хорошего. Через полмесяца канцлер Брюнинг, только что прибывший сюда, зачитает документ, несомненно уже давно составленный на Вильгельмштрассе, в котором заявляется, что «если только Германии не будет предоставлено равенство в правах, то рейх снова сочтет себя свободным либо перевооружаться, либо выйти из Лиги Наций». А Франции предстоит сделать выбор!

* * *

Несколько минут спустя молния, ударившая в здание Секретариата Лиги Наций, не произвела бы большего впечатления, чем новый французский план разоружения, зачитанный громким голосом Андре Тардье, более великолепным, чем когда-либо. Это был революционный план: «Международная армия, международная авиация, ограничение численности войск и всеобщее сокращение вооружений. Материальная часть не уничтожается – предусматривается ее передача в распоряжение Лиги Наций…»

Совершенно очевидно, что сам размах «конструктивного плана» делает его осуществление невозможным. Ясно, что он главным образом предназначен для того, чтобы помешать работе конференции.

Делегаты других стран не скупятся на всякие шуточки в отношении своих французских коллег.

– Мистер Тардье… – наступает глава Форин Офис Д. Саймон, – вспоминаете ли вы прискорбные попытки создания международной армии в 1921 году, когда литовцы потребовали отправки полуторатысячной международной армии под командованием ваших генералов Фоша и Вейгана? Французские, английские, скандинавские и португальские солдаты были хорошо вооружены, но президент швейцарского Федерального совета господин Мота заявил: «Совершенно невозможно при швейцарском нейтралитете допустить проход по нашей территории какой-либо армии, даже международной». Чичерин грозно протестовал из Петрограда… и международная армия должна была быть разоружена, так и не вступив в действие.

– Мистер Тардье, – свирепо говорит посол Гибсон, – я поверю в ваш план, когда наш непримиримый изоляционист сенатор Бора согласится командовать вашей международной армией!

* * *

Чтобы изменить обстановку, трибуну на целых три часа предоставили в распоряжение представителей женщин, которые привезли с собой в шести вагонах, прибывших в Женеву в то же утро, 8 миллионов петиций.

В кулуарах немецкая делегация излагает Андре Тардье свои замечания. Генерал Тренер, ни на шаг не отходящий от канцлера Брюнинга, говорит Тардье:

– Во всяком случае, ваше превосходительство, немецкий народ требует, чтобы после этой конференции все то, что запрещено для нас, было бы запрещено и для вас. Мы имеем право на применение договора, то есть на абсолютное равенство в правах со всеми вами.

На следующий день канцлер Брюнинг со сдержанным достоинством вновь возвращается к этой теме:

– Да, господин председатель Совета министров Франции, мы не намерены допустить, чтобы нас поставили в невыгодное положение в этом отношении.

Андре Тардье, с насмешливым видом, жестикулируя мундштуком, бодро переносит всякого рода критику. Он ждал ее. Свойственный ему веселый нрав и некоторый цинизм завоевали ему кое-каких друзей в Лиге Наций.

– Успех в политике, – заявлял он всегда, – прежде всего принадлежит оптимистам и людям с хорошим желудком, а у меня он хороший, уверяю вас!

И действительно, если в девять часов вечера по коридорам «Отель де Берг» катили для Андре Тардье небольшой столик, на котором стоял отшельнический ужин – овощной бульон, апельсины и бокал минеральной воды, – то немного позднее, несмотря на его режим, на том же самом столике ему подавались бутылки шампанского с соответствующими закусками.

* * *

Утром 26 февраля, в день отъезда делегаций, Николай Политис говорит Тардье: