Читаем 20 лет полностью

Скорым шагом со Стасом мы двигались мимо кустов и сломанных скамеек в дальнюю общагу. Был ясный день, за кустами не поджидали нас студенты-физы, не ждала нас драка. Не от страха попасть в засаду мы полубегом приближались к кирпичной девятиэтажке. У нас была цель, мы выиграли в лотерею, судьба одарила лавровым венком, мы разгадали карту сокровищ. Стас получил новую комнату, четвёрку с кухней и коридором, в которой он, Аркадий, я и четвёртый друг могли создать штаб-рай. Мы, только что перешедшие в разряд старшекурсников, с момента сдачи патана и патфизы, нуждались в своей площади, плацдарме, собственном доме. Потому что после серии тяжёлых экзаменов третьего курса очевидно мы-таки доучимся до конца и станем матёрыми шестикурсниками и даже врачами. Нам надоело гостить у друзей среди чайников, аудиоцентров, сидеть на краешках кроватей, меняться книгами в коридорах, прочерчивать тропу среди пустых пыльных бутылок. Мы выросли в джунглях медгородка и заслужили право на свой лагерь в них. По нашему плану комната станет шикарной, мы выкинем всё от прежних хозяев и сделаем модно-ново, просторно-чисто, мы создадим жильё мечты. Аркадию место и не требовалось, он жил у родственников в городе, я был местным и жил с родителями, четвёртый друг жил у девушки. Реальным жильцом был бы только Стас, остальные числились по документам. Но приходить-тусить смогли бы все. Эта перспектива ускоряла мой шаг. Сколько всего рождалось в голове пока шли до корпуса общаги, проходили мимо двери коменданта и качалки, поднимались на умеренно высокий этаж. Встреченные лица казались счастливыми, девушки красивыми, день был как пятница. Стас волок веник, савок, ведро, швабру, молоток и решимость скорее сделать из комнаты пригодное жильё. Я ничего не нёс, но желание принять участие с трудом помещалось за рубашкой. Дверь отворилась и друг начал без объявления войны двигать брошенную отступившими выпускниками мебель, сгребать мусор в угол, открыл окно впустив свежесть в долго запертое помещение. Я неспешно проходил вдоль стен комнаты и рассматривал артефакты. Над кроватями прямо на стенах, на оставшихся чудом обоях были написаны стихи неизвестных поэтов, возможно, живших здесь. Постеры БГ, Боуи, битлов густо, перекрывая друг друга заполняли углы. На потолке углём были нарисованы тропические пейзажи, таитянки и животные из снов. Стопки раритетных пластинок не влезли кому-то в поклажу и остались пылиться на полу в центре. Взяв в руки пару из них, а также книги без обложек с подоконника, я понял, что это самые разыскиваемые мной и самые желанные пластинки и книги из всех, что я только мог представить. Я вынул из ведра Стаса, уже выброшенную тетрадь, которая оказалась дневником, а может повестью бывшего студента. Лёжа на старом матрасе под самодельным плакатом группы «Пикник», подложив под голову тушку гитары, я начал читать. Туда-сюда кружил-метался друг, отрывая что-то от шкафа и волоча тумбочку на помойку. Протирал подобранной футболкой с пацификом стекло и одновременно отдирал обои мелко исписанные цитатами из песен Боба Дилана. Кто-то заглянул к нам и умыкнул стопку книг Кастанеды, перевязанную вполне пастернаковской верёвкой. Другой спросил можно ли взять унитаз. Стас не слышал, я не ответил. Вдоль стен стояли невиданной красоты жестянки из-под экзотического чая и кофе с засохшими цветами из книг Толкиена. Была и засохшая поросль конопли в ящике-посылке. Сияла пара бледных пятен-прямоугольников на полу и стенах, что-то всё-таки забрали с собой. Судя по ценности оставленных вещей (лично для меня), забрали должно быть оригинал «Троицы» Рублёва и гитару Высоцкого. Я был поражён комнатой. Околдован этим храмом. Свет был здесь цветным. Радуга висела за окном. Единороги ждали в коридоре. Кто жил здесь и почему я не знал этих людей раньше. Они создали мирок в котором я всегда хотел быть. Я был уже частью их комнаты, но не знал где она. Это моя кровать, мой дневник и моими руками нарисованы герои в джинсах на обратной стороне двери шкафа. Будто вся моя голова была выпотрошена и её содержимое аккуратно расставлено в этом прямоугольнике. Будто всё что я не мог найти оказалось спрятанным здесь. Я продолжал лежать в пыли поднятой веником и понимал, что именно здесь я хотел бы жить, приди я сюда на год раньше. Мне не нужен ремонт и перемены. Кто были эти студенты, как долго они копили сокровища, как проводили здесь время? Куда они уехали? Наверняка я сто раз был прижат толкучной одного и того же с ними вагона трамвая. Наверняка мы входили и выходили через одни двери лекционных и сидели в столовой напротив. Но они не спалились, они не открылись, они прожили свои курсы в тайной комнате и мы не узнали, что начинка у нас совершенно одинаковая.

***

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
12 Жизнеописаний
12 Жизнеописаний

Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев ваятелей и зодчих. Редакция и вступительная статья А. Дживелегова, А. Эфроса Книга, с которой начинаются изучение истории искусства и художественная критика, написана итальянским живописцем и архитектором XVI века Джорджо Вазари (1511-1574). По содержанию и по форме она давно стала классической. В настоящее издание вошли 12 биографий, посвященные корифеям итальянского искусства. Джотто, Боттичелли, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Тициан, Микеланджело – вот некоторые из художников, чье творчество привлекло внимание писателя. Первое издание на русском языке (М; Л.: Academia) вышло в 1933 году. Для специалистов и всех, кто интересуется историей искусства.  

Джорджо Вазари

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Искусствоведение / Культурология / Европейская старинная литература / Образование и наука / Документальное / Древние книги
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное