Завершая описание сей православной церкви, замечу следующее. Вероятно, всё же не длина бороды, не количество конкурентов и не удалённость от столиц влияют на успех миссионерской деятельности. Отец Джон из соседней Лусаки и в столице жил (хотя, вроде бы, миссионерство в столице труднее, чем в провинции), и бороду тоже имел (не жалуясь на сие), и конкурирующих церквей в Лусаке на порядок больше, чем в Ондангве. Однако, к о. Джону люди шли и были от него в восторге. А сей священник, хотя, вероятно, много библейских книг прочитал и всё по букве правильно делал, но любви такой пылкой к своим прихожанам не имел, и даже имя его я сейчас вспомнить не могу.
Встать надо было с рассветом. Ночью шёл дождь и подлил воды под козырёк, под которым я поставил палатку опрометчиво без тента. Но тем лучше — раньше проснуться — раньше в путь!
Мы собрались, вышли из церковного двора и задвинули за собой тяжёлую железную дверь на колёсиках. Дойдя до трассы, расстались: Андрей с Кириллом поехали на северо-запад, на Ошакати, а я на север, в Анголу. На часах — 7.15 утра.
Было немножко беспокойно на душе. Всё же про Анголу нам рассказывали столько всяких гадостей! Поэтому для самоуспокоения я стал вспоминать всякие другие страны, о которых нам тоже говорили всякие плохие вещи. Вот, например, Иран. Перед поездкой туда кое-кто даже советовал с иранцами за руку не здороваться, из опасности заразиться, а оказалась — самая чистейшая страна, стерильная, России не чета. Или вот Судан, где нас должны были, по слухам, кастрировать, снять кожу и заставить её съесть, а затем убить; там, где все прогнозировали голод, а в институте тропической медицины старый доктор предупредил: "Судан — страна беззакония! Даже наши самолёты его облетают!" А оказалась страна спокойная, счастливая и очень вкусная, не то что голода не почувствуешь, но только от обжорства и можно умереть. Таджикистан, особенно районы, контролируемые исламскими "боевиками-головорезами" — места просто сказочные! и кормили вкусно. Эфиопия, где война и голод, оказалась тоже вполне сносной страной, только крики "Ю! ю! ю!" донимали. А Пакистан — вообще сказка, весёлая и свободная страна, а сколько дряни говорили и писали и про него… Так перебирая в памяти всяческие "зловредные" страны, которые при ближайшем рассмотрении оказывались самыми весёлыми, лучшими и безопасными, я приближался к границе очередной счастливой страны — Анголы.
"Первый день пускай будет тестовым, — решил я. — Если Ангола окажется дурацкой страной, всегда можно успеть вернуться обратно, в безвизовую Намибию. Если же всё будет в порядке, нужно будет продлиться в первом городе — Ондживе. Или лучше во втором городе — в Лубанго. Если же страна нормальная, но продлиться не удастся, тогда… тогда… тогда и посмотрим".
Пограничный переход в Ошиканго открывается в 8 утра. Я приехал в 8.20. Купил утреннюю буханку последнего намибийского хлеба и пошёл туда, куда вела асфальтовая дорого, — на известный уже мне пограничный пропускной пункт.
Из Намибии выпустили меня легко, а вот в Анголу не пустили — ангольцы, как оказалось, открывают свои врата не в 8, а в 9 утра. Впрочем, в Анголе время сдвинуто на час от намибийского, так что они тоже собирались открыться в 8 утра, но по своему времени. Я сел на рюкзак на чрезвычайно загаженной всяким мусором, банками из-под пива и тряпьём нейтральной полоске земли, разглядывая Анголу сквозь решётчатый забор.
Ангола
Гладкий асфальт, покрывающий все основные дороги Намибии до последнего миллиметра, здесь завершался. На ангольской стороне его не было видно вовсе. На большой замусоренной площади наблюдалось построение одетых в синюю форму ангольских пограничных солдат. За спинами этих солдат стояло большое здание — вероятно, это раньше было двухэтажное здание таможни; но, некогда развороченное взрывом, оно являло собой лишь три стены с дырками окон (перекрытий уже не было). На этих руинах висел потрёпанный ангольский флаг — чёрно-красный, с кинжалом, звездой и обломком шестерёнки. Новые здания таможни имели вид вагончиков.
Вокруг меня скопились ангольские труженики, ожидающие, как и я, открытия границы. Тут ко мне подошла женщина лет тридцати из намибийских пограничников и заговорила по-русски. Оказалось, она училась когда-то в Одессе. Я хотел расспросить её о порядках в Анголе, но она ничего не знала или не хотела говорить и вскоре вернулась обратно на свою намибийскую сторону.