2000 метров над уровнем моря[= Аданешь]

Я мельком взглянул на нее, «сфотографировал» номер и, сказав: «Я запомнил», — поблагодарил консула за коньяк и вышел на улицу.

Тем временем уже стемнело, в тропиках сумерки очень короткие. Я бросил взгляд на припаркованный у резиденции консула микроавтобус — Стас мирно спал, откинув назад голову и раскрыв рот. В свете уличного фонаря лицо его было устрашающе бледное, и я даже на мгновение испугался. Но переливистый храп, доносившийся через приоткрытое окно, меня успокоил.

Я поравнялся с клубом, из-за дверей которого доносились какие-то звуки. Прислушавшись, я понял, что там показывали кино. На улице не было ни души, и ночную тишину нарушали только треск цикад да натуженное кваканье древесных лягушек. Жилой корпус соединялся с клубом небольшим перешейком, в котором, как я потом выяснил, было помещение для отдыха и бильярдная. Вместе они образовывали довольно причудливое, выкрашенное в белый цвет здание, отдаленно напоминающее по стилю старинную русскую усадьбу.

Квартиру номер восемь я нашел без труда — на этаже их было всего десять. Дверь открыла молодая непричесанная женщина в наспех запахнутом халате, с маленьким ребенком на руках. На осунувшемся лице запечатлелась постоянная усталость. Ее взгляд не выражал никаких эмоций, в нем не было ни вопроса, ни удивления. Из квартиры пахнуло кислым молоком, хозяйственным мылом и влажным бельем. Я поздоровался, спросил, дома ли Семен. Она молча покачала головой, потом вздохнула и сообщила, что муж, скорее всего, в бильярдной.

— Спасибо, — сказал я, и женщина, не прощаясь, захлопнула дверь.

В бильярдной громко играла музыка, дым стоял коромыслом. В сизом табачном тумане можно было различить около десяти мужчин разного возраста и наружности. Кто-то стоял у бильярдного стола с кием в одной руке и стаканом в другой. Кто-то, развалившись в кресле, молча созерцал не то играющих, не то задымленный полумрак зала. От воздуха, наполненного, помимо дыма, концентрированными парами алкоголя и ароматом мужского пота, сразу начинало щипать в носу, и в глазах возникала неприятная резь.

Я обратился к мужчине в расстегнутой до пупа рубашке, с потным лицом, взлохмаченными бровями и потухшей сигаретой в зубах. Он полулежал в кресле, в руке у него был стакан, наполненный до половины желтоватой жидкостью. Мужчина посмотрел на меня мутными глазами, то ли не понимая, то ли не расслышав вопрос.

— Как мне найти Семена, водителя консула? — прокричал я, наклонившись как можно ближе.

Мужчина некоторое время молча смотрел на меня, потом громко икнул и показал стаканом в угол, где в таком же кресле, в полусознательном состоянии, развалился молодой, лет тридцати, здоровяк. Одет он был прилично и, в противоположность моему первому собеседнику, аккуратно застегнут. Потное неподвижное лицо и остекленевший взор говорили о том, что он мертвецки пьян. Взмокшие, коротко стриженые волосы стояли торчком, в руке — пустой стакан.

— Семен, добрый вечер. Меня зовут Александр. Мне надо с вами поговорить.

— Завтра, — еле шевеля губами, ответил Семен.

— Простите, но дело не терпит отлагательства, — сказал я и, наклонившись, шепнул ему на ухо: — Речь идет о Наталии Романовой.

Семен вздрогнул, взгляд его сразу просветлел, приобрел осмысленность, он резко побледнел и испуганно посмотрел на меня.

— Не бойтесь, я пришел, чтобы помочь. Я только что общался с консулом. Вы бы могли уделить мне несколько минут?

Семен брякнул стакан на журнальный столик, кое-как вытащил себя из кресла и, покачиваясь, пошел к выходу. По дороге он свернул в комнату с двумя нулями на двери и вернулся оттуда через минуту уже значительно посвежевший.

— Идем, — буркнул он и вышел на улицу.

Семен направился прямиком к дому консула, постучал в дверь и около минуты о чем-то оживленно беседовал с Романовым. Потом вернулся и знаком позвал меня за собой. Мы спустились по небольшой лесенке в кромешно-темный сад и сели на лавочку, с трех сторон окруженную густым кустарником. Семен шепотом стал рассказывать обо всем, что произошло в тот злополучный день двадцатого августа, стараясь не упустить ни одну деталь.