2010 A.D. Роман-газета

Я рассматривал пустую чашку из-под эспрессо. Той было нечего мне сказать. Слава вытянул длинные ноги в проход. Остальным посетителям кафе приходилось через них перешагивать, но Слава не обращал внимания. Носил он дурацкие серые джинсы. У меня когда-то тоже были такие. В те годы, когда я жил еще беднее, чем сегодня.

Слава спросил, в какую именно передачу я пришел. Если честно, я не знал в какую. Вчера вечером на мой мобильный позвонила телевизионная администраторша. Она спросила, мог бы я подъехать, я просто согласился. По-телевизионному бодро произнес: «Запросто!» Спросить, как называется ее передача, в голову мне не пришло. Сам я телевизор не смотрю вообще никогда. И чем ее ТВ-шоу отличается от остальных, все равно бы не понял.

– Совсем не помнишь названия?

– Говорю же, нет.

– Зря ты так безответственно. Это, между прочим, вопрос твоей личной карьеры.

Не рассмеяться Славе прямо в лицо стоило мне больших усилий. Применительно к себе слово «карьера» я не употреблял за последние десять лет вообще ни разу. Мы помолчали, а потом Слава рассказал про то, как недавно нюхал кокс. Об этом слушать мне было и вообще неинтересно. Весь мой опыт общения с кокаином ограничивался заблеванной урной у входа в петербургский клуб «Underground».

Лет десять тому назад вышел роман Пелевина «Поколение “Пи”». Литературным критикам он очень понравился. Особенно они отмечали там одного очень второстепенного персонажа – мерзкого и продажного литературного критика. Каждый более или менее заметный критик примеривал этого героя на себя. Несколько лет подряд любая моя беседа с этими ребятами начиналась с их вопроса:

– Читал, чего про меня Пелевин написал?

Когда тот же вопрос задал мне надцатый знакомый подряд, я сходил-таки в книжный магазин, купил пелевинскую книжку и внимательно ее прочитал. Персонаж был действительно мерзкий. Даже более мерзкий, чем реальные московские критики. Почему сходством с ним нужно было гордиться, понять я так и не смог.

Может, дело в том, что критика у нас в стране вовсе не подразумевает влияния на процесс? Скажем, в Германии если твою книжку похвалит известный критик Райх Ранницкий, то дальше о хлебе насущном можешь не париться. Гонорарами ты обеспечен до пенсии. Потому что слово Ранницкого – это действительно приговор. А у нас критики думают так: интересно, если я дам пендель какой-нибудь знаменитости, то, может быть, хоть кто-то заметит и меня? Ну хоть кто-нибудь, а?

Русская пресса не делает звезд, а живет за их счет. Редактора журналов месяц за месяцем ставят на обложки одних и тех же Шнура с Ксенией Собчак, потому что надеются: позарившись на обложки, их журналы хоть кто-то купит, а их все равно никто не покупает. Единственное медиа, которое хоть на что-то влияет, – это ТВ. Если ты собираешься хоть что-то собой представлять, тебе сюда. Пусть ты станешь вести какое-нибудь кулинарное шоу или хотя бы читать прогноз погоды… Пусть ты даже не будешь ничего вести или читать, а просто мелькнешь в массовке… Это не важно… Популярность твоя все равно будет выше, чем у всех, вместе взятых, критиков страны. Тот, кто появляется на экране, становится звездой. Только тот, кто появляется на экране, и становится звездой.

Именно поэтому литературный критик Слава не читал романов и не морщил лоб о судьбах литературы, а с утра пораньше торчал в останкинской кофейне. Да и сам я приехал сюда из этих же соображений.

4

В кафе зашла девушка-администраторша. Она поискала меня глазами, нашла и кивнула головой: нам пора. Я поблагодарил Славу за то, что он угостил меня кофе. Он не ответил. Судя по глазам, парень все еще думал о теле писательницы Устиновой.

Администраторша отвела меня к гримеру. Прежде чем идти в студию, нужно было припудрить лицо. Эта стадия мне особенно не нравилась. После записи смыть грим я каждый раз забывал. В метро пассажиров прижимало ко мне вплотную, и когда они видели, что у меня, взрослого мужчины, на лице косметика, то реагировали, бывало, бурно.

В соседнем кресле пудрили боксера Валуева. Вблизи тот был просто нереально огромен. Вокруг него суетился администратор, который казался представителем другого биологического вида. Выглядел он, скажем, как собака рядом с лошадью.

В самой студии было очень жарко. Пудра моментально стекла с моего лица. Все вокруг суетились и бегали, голос режиссера в динамиках отдавал непонятные команды, операторы двигали туда-сюда осветительные приборы. Впрочем, насколько я мог понять, дело понемногу двигалось. Все-таки это было «Останкино» – нервный центр и главная фабрика страны. Не чета какому-нибудь петербургскому телевидению. Вот там нравы царили либеральнее некуда. Помню, когда я был на петербургском телевидении последний раз, мне сказали, чтобы я садился вон на тот диванчик: сейчас они отыщут режиссера и можно будет начинать. Я дошел до дивана и обнаружил, что там спит здоровенная бабища. Она была вдрабадан пьяна, лежала, запрокинув лицо, и похрапывала. Как оказалось, это и была та самая режиссер, которую все искали.