2017

Крылов в смущении отвел глаза. Тут же он увидел на опухшем от воды стеклянном столике расквашенный бумажный лист, а на нем – горку мокрой сверкающей крупы. Не удержавшись, он встал посмотреть. Бриллианты, примерно от полутора до пяти карат, бросали на сырую белизну бумаги маленькое северное сияние; вода, не смачивая камни, дрожала на них, как роса. Некоторые по дисперсии света и качеству огранки были настолько хороши, что представляли собой скорее теоретические понятия, нежели материальные предметы; несомненно, это было наследство и наследие профессора Анфилогова, видевшего в вещах прежде всего теоретическую часть. И тут же Крылов, по фапетированию рундиста и по некоторым другим фантазийным элементам, опознал в профессорских теоремах камни собственной работы. Опять ему померещилось, будто Анфилогов где-то близко, буквально в этой комнате.

– Понимаешь, Василий Петрович точно не сказал, сколько бриллиантов он спрятал в аквариуме, – озадаченно произнесла Татьяна, разглаживая на коленях леопардовый подол. – Кажется, я уже все там на три раза процедила. Но думаю: а вдруг еще осталось? Совсем выливать аквариум – рыбок все-таки жалко. Они тут выжили на корме из дозатора и еще хоть год проживут. А с другой стороны – сам видишь, сколько это может стоить. Потом все время буду думать, представлять, как оно тут лежит без меня…

***

Муть в аквариуме постепенно оседала, внутри было как в перевернутой вверх дном дамской сумке. Обрывки водорослей серебрились на поверхности воды, осевшей на треть, и рыбины, с мордами будто металлические маски, не плавали, а как-то барахтались там, бултыхая рваными хвостами.

Рука Татьяны, которую Крылов сжимал, должно быть, слишком сильно, все еще была сырая и холодная.

– Скажи, ты любила его? – Это был вопрос из разряда тех, задавать которые не следует ни в коем случае.

Ну вот, опять мы о муже, – лукаво улыбнулась Татьяна, бодая Крылова в плечо. – Все как в прежние времена. Ладно, если ты добрался сюда, значит, выяснил уже про нас с Василием Петровичем. Мы были женаты год. Любила ли я его? Не знаю. Но вот теперь, теперь… – лицо ее, подрумяненное каким-то новейшим косметическим способом, сделалось набожным. – Теперь я буду любить его всю жизнь, как родного отца. Представляешь, он мне завещал все, все! И квартиры, и домик в Цюрихе, и ценности, и деньги! Какой он оказался хороший человек!

– И ты все это возьмешь? Правда, возьмешь? – изумился Крылов, еще ничего не понимая. – А как же мы с тобой?

– Ах, у нас с тобой все было чудесно. Но сейчас я просто не могу об этом думать, – Татьяна выдернула у Крылова руку и стала быстро-быстро вертеть на груди тяжеленькое золотое украшение. – Василий Петрович, когда уходил в экспедицию, дал мне коды кредиток, пароли банковских счетов, рассказал, где у него какие тайники. Но я, конечно, не смела тронуть ни крошки, жила на зарплату. Помнишь, у нас с тобой совсем не было денег? Я даже боялась, что слишком много знаю, вдруг до прихода Василия Петровича что-то оттуда пропадет. Понятия не имела, сколько там чего. И даже на поминки ни копейки не взяла!

Крылова болезненно кольнуло. Он, в общем, догадывался, что на момент похорон Татьяна была при деньгах. О происхождении этой суммы лучше было никогда и ни с кем не говорить.

– А в прошлый четверг меня пригласил адвокат, – продолжала рассказывать Татьяна, вдохновенно глядя в пространство. – Он прочитал завещание. И тогда я поняла, что все теперь мое! Не могу передать, что со мной стало. Кажется, я там разбила что-то. Они все улыбались, когда выпроваживали меня из офиса. Ты не поверишь, сколько денег оказалось на счетах у Василия Петровича! Вот угадай, сколько?

Крылов машинально пожал плечами.

– Ладно, тогда держись за что-нибудь, – Татьяна поверх очков сделала веселые и страшные глаза, но вдруг крепко зажмурилась и упала навзничь на потекшую было с кровати розовую шубу – Нет, не скажу! Пусть это будет только мое! Вот веришь – ночью не могу спать больше трех часов. Вдруг проснусь, как от толчка, и сразу вспомню – сколько! И меня будто подбросит! Брожу по старой своей квартирке и думаю – как же я жила тут так долго? Теперь тот счастливый блик, что мелькал перед Крыловым на улице, будто безобидный солнечный зайчик, обратился в полное и невыносимое сияние счастья. Таня смотрела в потолок, будто на звездное небо, и в сердце ее горела звезда. То, что еще недавно принадлежало Крылову – сплющенная пятнистым шелком маленькая грудь, длиннопалая стопа с выпирающей косточкой, затянутая в какой-то черный, не соответствующий дорогим обновкам сиротский чулочек, – было здесь, но словно отправлялось на какой-то склад.

– Давай поговорим о нас, – Крылов резко, за локоть, усадил Татьяну рядом с собой. – Я тебя люблю. Запомни это как следует. Шутить с этим я тебе, извини, не позволю. Мы долго экспериментировали, а теперь я хочу начать с тобой нормальную жизнь. Как у всех нормальных, правильных людей.