2062 Исторические пророчества о будущем России

При наступлении подъема или в начале упадка с разбойниками легко справляется полиция и армии, но в разгар упадка полиция становится до нельзя плоха, бездеятельна, несообразительна, труслива и продажна.

Армия, которая в период подъема служит опорою всякого порядка, во время упадка приходит мало по малу в полную негодность, так как солдаты теряют свою честность, преданность власти, стойкость, храбрость, выносливость и дисциплину. В мирное время такая армия постоянно бунтуется, а в военное при первой встрече с неприятелем охватывается паникой и обращается в бегство. Офицеры теряют чувство чести, энергию и уважение солдат. К тому же при расстройстве финансовой системы, неразлучном с упадком, армия очень часто не получает ни жалованья, ни содержания и нередко сама обращается в разбойников.

В довершение всего внешние враги государства, никем не охраняемого, врываются в него, распоряжаются в нем как у себя дома, грабят мирных жителей, жгут их дома, истребляют их самих и уводят в плен. От падающей страны отбирают провинции, облагают ее данью, разделяют на части и завоевывают.

К счастью для падающего народа, он теряет всякую чувствительность, становится равнодушным ко всему на свете и даже к собственной личности. Он прежде всего теряет жизнерадостность, т. е. способность наслаждаться самим процессом жизни, далее становится равнодушным к смерти и наконец теряет инстинкт самосохранения, привязывающий его к жизни, взамен чего приобретается уродливый болезненный инстинкт самоуничтожения, приводящий к самоубийству. Живя в одном из периодов упадка и постоянно видя, как легко и по каким ничтожным поводам люди устраивают окончательный расчет с жизнью, мы привыкаем думать, что это совершенно нормальное явление и что каждый человек, поставленный жизнью в тяжелое положение, непременно покончит с собою. Но мы забываем, что есть на свете люди, переживающие всевозможные несчастия, но неспособные поднять на себя руку. Дело здесь, разумеется, не в храбрости или решительности, как мы думаем, а в сильном жизненном инстинкте, привязывающем человека к жизни помимо его воли. Не будь этого инстинкта, природа не имела бы средств сохранить жизнь на земле, а в особенности ставить человека в тяжкие условия борьбы за существование. Вот почему совершенно правы Ауенбург и Эскироль, видевшие в самоубийстве род помешательства, и Фальрет, утверждающий, что в самоубийстве всегда нужно видеть какое-нибудь умственное расстройство.

Во время упадков, как показывают исторические и статистические данные, цифра людей, кончающих с собою самоубийством, непрерывно и очень правильно возрастает параллельно с другими признаками упадка и также правильно падает вместе с подъемом. Таким образом самоубийство является одним из могучих средств, которыми располагает природа для удаления всего слабого, ненужного и негодного к жизни. Бывают самоубийства, совершающиеся по очень важным поводам, но бывают и такие, поводы которых ничтожны до смешного или даже совершенно отсутствуют: с жизнью кончают просто потому, что «она надоела». Иногда, во время сильных упадков, самоубийство принимает даже эпидемический характер, и тогда целые тысячи народа кончают с собою разом одним и тем же способом. Кроме того, в разгар упадка наблюдается у самоубийц болезненное желание не только покончить с собою, но всеми мерами увеличить свои страдания. Когда этот болезненный инстинкт еще слаб, в начале упадка, люди стараются выбрать род смерти наиболее легкий и скорый, но когда он усиливается, то способы самоубийств выбираются самые мучительные, как например: самосожжение, вспарывание живота, голодная смерть, смерть от ударов головою об стену и т. п.