2068 (СИ)

И разбуженная ее визгом толпа зашумела, всколыхнулась, кто-то кинулся за верёвкой, принесли мешок, навалились вдесятером, замотали и поволокли. И Умник бросился следом, думая, они ведь сейчас убьют ее. Дотащат до запруды и бросят в реку, вот так, завязанную в мешок, как утопили четыре года назад красивую жену Гончара, которая приспала ребенка, с горя тронулась умом и однажды среди бела дня побежала по деревне голая, с нечесанными волосами. Но тут высокие церковные двери распахнулись, из свечной золотистой тьмы появился отец Симпатий с седой всклокоченной бородой, в наспех накинутой рясе, и закричал грозно, повелительно простирая руки.

И толпа очнулась и послушно потекла к паперти, уложила ему под ноги спеленутое тело и попятилась, глухо, многоголосо ворча «бесноватая, ведьма, руки у ней чёрные».

Всё теперь зависело от святого отца, который, как известно, насилие не одобрял и временами посягал даже на самую основу деревенского семейного уклада, запрещая мужьям калечить своих жён, а особо усердствующих даже грозил отлучить от церкви.

Конечно, изгнание беса следовало отложить до восхода солнца, когда нечистые твари слабеют, и потом обряд был сложный, требующий серьезной подготовки, но хрип из-под мешка раздавался совсем уже страшный, нечеловеческий, а люди были слишком измучены тяжёлой работой и недостатком сна, дождями и тревогой за гибнущий урожай, и ясно было, что до утра они могут не дотерпеть и попытаются завершить судилище.

Это было ясно Умнику и, вероятно, священнику тоже, потому что он одёрнул рясу, пригладил бороду и велел нести бесноватую в церковь сейчас же, прямо посреди ночи.

Пока зажигали свечи и готовили чашу, пока батюшка надевал облачение, девочка замолчала, перестала биться и лежала теперь ничком. Неподвижное жалкое тельце, худенькая, с детскими пыльными пятками. Под мешком он не видел её лица и надеялся только, что это обморок. что никто из тех, кто вязал её и тащил, случайно или намеренно не причинил ей вреда. Паства, нечесанная в подштанниках и нижних рубахах, неуверенно топталась вдоль стен, уже смущённая своим неподобающим для храма видом, а обряд всё не начинался.

Батюшка неторопливо расправлял одежды, прочищал горло, и Умнику показалось даже, что Симпатий медлит нарочно, рассчитывая, что толпа остынет и успокоится. Это не было спасением, но по крайней мере обещало отсрочку.

Если она не очнется, не закричит и снова не напугает их, думал Умник, им придется признать, что обряд подействовал, и тогда я заберу её домой. Спрячу, запру и подумаю ещё.

И даже если я подведу её, если не найду средства, даже если она всё равно умрёт, это случится позже и не так, не в мешке. План был слабый, негодный, но, кажется, единственный. И он мог сработать, потому что девочка не шевелилась.

И отец запел уже свою молитву, вполголоса, ласково, словно тоже боялся разбудить ее. Но тут возле самого алтаря кто-то вдруг повалился на пол и заколотился, застучал ногами. Закричала женщина, за ней другая, люди шарахнулись в стороны, и Умник узнал вдруг безымянную белобрысую малышку, которая прибегала недавно к запруде с мёртвым мобильником в чумазой ладошке и до полусмерти испугала Рыбака.

— Перепрыгнул!

— Перекинулся бес! — завопили вокруг, и народ, давя друг друга, кинулся к выходу.

Припадок был точно такой же, с судорогами и пеной, но теперь он хотя бы знал, что делать : перевернуть набок и держать голову.

Когда все закончилось, старик огляделся и увидел, что в церкви остались только он, священник и Кузнец, и две больных девочки на полу. Склонившись над белкой, Симпатий распутывал верёвки.

— Чего стоишь? — закричал от двери Кузнец, мертвенно-бледный, с глубокой царапиной на щеке. — Тащи свою штуку, один я их не сдержу!

XI

— Ну? — спросила травница с неприязнью. — Помогла вам, книга?

— Нет, — ответил он, — не помогла. Я всё равно ничего не понял. Не могу соединить симптомы. Ну хорошо, предположим, это эпилепсия, но два случая сразу невозможны. А потом, у неё почернела рука. Значит, некроз, гангрена. А как она шла? Вы же помните, как она шла? Так ведь не ходят эпилептики. И никого не узнавала. И ещё она его укусила, понимаете? Укусила. То есть психоз, да? Лунатизм, галлюцинации? Что? Ну помогите мне разобраться. Неужели вам все равно? Вы же видите, оно распространяется. Я не врач, я не справлюсь один.

— А я ветеринар! — закричала старуха, и амулеты запрыгали у нее на груди. — Мне было двадцать четыре, я кошкам когти стригла! Думаете, это легко взвалить на себя такое в двадцать четыре? Я сначала даже не хотела признаваться, думала просто жить, как все, но они же начали умирать. От живота, от столбника, в родах, от кори… а тиф, а оспа?!

Я была одна недоучка с купленным дипломом, без антибиотиков, без вакцин. И всё, что у меня было… нет, смотрите на меня! Всё, что у меня тогда было — полтора года стажировки в ветклинике и краденный медицинский справочник, за который они же первые закидали бы меня камнями или утопили в реке.