21 день

Однако Цин-Ни это не интересовало бы, даже находись он по-прежнему на виноградной лозе снаружи, а не в своем удобном жилье, которое совсем недавно спасла от крысы ласка, а от ласки — сарыч; но сарыч обитает в облаках, и еще никому не доводилось слышать, чтобы он вздумал охотиться или гнездиться в подвале. Впрочем, Цин-Ни не уточнял про себя такие возможности, просто он чувствовал, что опасность ему не угрожает, а сам он сыт, вот только пить хочется… Но этому можно помочь…

Напившись, он обтер усы и, позабыв о врагах и друзьях, отправился домой, к своему ящику, который манил его, как пахнувший мышами сон.

А затем повсюду расплылась тишина: и по подвалу, где спал и, может, видел сны Цин-Ни, и вокруг орехового дерева, где сарыч погрузился в дремоту после того, как выплюнул волосистый хвост ласки и почистил клюв о ветку.

Время подходило к полудню, и пресытившуюся собою тишину ничего не нарушало: ведь без слабого шелеста листьев, свертывавшихся под жаркими солнечными лучами, без отдаленного карканья ворон и короткого писка синиц, без сытого, довольного жужжания ос и невозможно было бы услышать, какое сонное и сладостно-благоуханное безмолвие разлито по всей обсаженной виноградниками горе.

Такая тишина бывала обычно и в доме Йоши Куруглы, и во дворе, и в саду, и на чердаке — везде и во всем окружении дядюшки Йоши.

Впрочем, бывала прежде: когда-то давным-давно и даже позавчера.

Для старого железнодорожника эта пора, ознаменованная приятными раздумьями и размеренным тиканьем часов, каким-то образом миновала. Миновала не вдруг и неожиданно, от чего человек спохватывается и настороженно прислушивается, — эта пора миновала незаметно и тем более окончательно. Однако понапрасну оглядывался по сторонам старый железнодорожник, как бы ища, чего же, собственно, ему не хватает; он не мог бы дать названия своему чувству, не мог бы дать названия предмету, который ищет, да и в самой комнате все стало как-то необычно непривычно: стол стоял по-другому, иначе были расставлены стулья, и на окнах висели новые занавески, через которые не видно было, что делается снаружи…

— Зато, Йошка, и внутрь никто не заглянет! — твердила Маришка, а Йоши с улыбкой обошел вопрос, что, мол, за беда, ежели кто и заглянет? Здесь, в этом селе, нет обычая в окна подсматривать, если надобно что человеку, так он в дверь зайдет.

Дядюшка Йоши любил, чтобы все в жизни было просто и ясно, он по возможности старался избегать лишних споров. Его не мучило любопытство узнать, что происходит на тихой-мирной улице, где, кстати, ничего и не происходило, но сейчас, когда плотная занавеска закрыла обзор, он сразу вдруг почувствовал себя так, словно ему не принесли газету, которую он, может, и не прочтет, однако если вообще не увидит, то ему будет не хватать ее.

Однако мысль о занавесках перестала занимать дядюшку Йоши, да и не могла бы занимать дольше, поскольку вошла Маришка, неся его начищенные до блеска башмаки.

— Вот это да! — удивленно воскликнул он, и Маришка сочла это возгласом приятного удивления, хотя на самом деле все обстояло не так.

Надо сказать, что дядюшка Йоши — в противоположность большинству людей — любил чистить башмаки и изо дня в день самолично убеждаться, что привычная, ладно подогнанная к ноге обувка находится в должном состоянии. Так что возглас его на этот раз отнюдь не был знаком одобрения.

— У меня выпала свободная минутка, — пояснила Маришка, заранее отметая мысль, будто оказанная ею любезность в дальнейшем при случае могла перейти в обязанность. — Все-таки ты к друзьям ходишь, туда-сюда…

— Пойду к Мишке Карваю, — дядюшка Йоши разглядывал башмаки, которые сделались словно чужие. — Надо договориться с ним насчет забоя: когда, что и как…

Маришка поднесла ему стаканчик, поскольку Йоши Куругла этим утром к бутылке не притрагивался. Мысль о выпивке вообще не пришла ему в голову, хотя обычно он по утрам опрокидывал стаканчик, но только один, не больше. Годы долгой и ответственной службы приучили его к умеренности буквально во всем, и она регулировала его жизнь подобно расписанию железнодорожного движения. Если не было гостей, праздника или такой еды, которую требовалось бы обуздать вином, дядюшка Йоши дома вообще не пил. Поэтому винные пирушки с друзьями в сонной, уютной тишине подвала всегда означали для него озаренный солнцем праздник — независимо от того, шел ли дождь или трещал мороз.

— Ух ты, а я и забыл! — он опрокинул стаканчик, а затем понюхал оставшиеся в нем капли и с улыбкой обратился к Маришке, на время отогнав мысль о злополучных башмаках. — Маришка, что это за новые новости?