21 день

В доме было темно. День-другой назад дядюшка Йоши, пожалуй, призадумался бы, как ему быть, но сейчас он спокойно нажал на ручку двери. Однако ошибкой было бы предположить, будто спокойствие это возникло под действием выпитого вина — ничего подобного!

— Йошка, — сказал священник на прощание, — все тут просто и ясно, как в ту пору, когда ты стрелки переводил. Представь себе, будто ты на службе…

Неизвестно, отдавал ли себе священник отчет в истинном значении этого слова, ясно лишь одно: Йоши Куругла чувствовал себя на службе, где нет места каким бы то ни было колебаниям.

В кухне он выложил из сумки оставшиеся припасы и повесил ее на место; зажав в руке ключ от подвала, он намеревался тихонько пройти через Маришкину комнату, но Маришка щелкнула выключателем.

— Это ты, Йошка?

— Кому же еще быть? Добрый вечер…

— Наверное, уже ночь на дворе… — Маришка, слегка улыбнувшись, натянула одеяло до подбородка и ждала восхвалений и восторженной признательности за доставленный сюрприз. Маришка уже решила про себя, что благодарность она примет, но непременно упомянет о ключе, который незаслуженно занял место креста, да и эти дурацкие посиделки в погребе пора ограничить. В таких делах важно вовремя начать…

Дядюшка Йоши, однако, вытащил часы и сухо проговорил:

— Девять часов пятнадцать минут. Обычно я возвращаюсь к девяти, а сегодня мы как-то разговорились…

Наступило молчание. Маришка не знала, что и думать. Не заметили они, что ли? Может, стемнело, пока они туда добрались? Молчание становилось все более тяжелым, гнетущим.

— И что же… тебе нечего сказать?

— Как это нечего? Жаль напрасного труда! Это надо же было так изуродовать весь подвал…

— Что-о? — Маришка, позабыв о больной пояснице, рывком села на постели. — Пьяный ты, что ли?

— Не кричи, Маришка. Я к тебе хорошо отношусь и гостей уважать привык, но кто тебя просил сжигать мои календари и тереть наждаком этот старый ключ, ведь его теперь ржавчина разъест! Весь подвал провонял щелоком, и цветы со стола ты выбросила, а ведь их еще Юлишка-покойница собирала, вот я и берег как память!..

Маришка со жгучей ненавистью смотрела на Куруглу, однако его это не обескуражило: как известно, служба есть служба…

— Юлишка, — прошипела сквозь зубы разъяренная женщина, — бедная Юлишка… Теперь я понимаю, отчего она умерла.

— От рака, Маришка. Ну, хватит ссориться, пора на покой… — и дядюшка Йоши преспокойно направился к себе в комнату.

— Погоди! Не желаю здесь больше оставаться. Такой человек на все способен… Можно нанять в селе подводу?

Йоши Куругла хотел было сказать, что, к счастью, он далеко не на все способен… но вместо этого положил на стол злополучный ключ и вышел. Очутившись во дворе, он на мгновение остановился и глубоко вздохнул, словно подбадривая самого себя: «Держись, Йошка!»

Через полчаса он снова вернулся домой, но на этот раз Маришка не стала зажигать свет.

— Возчик будет здесь к шести часам утра, — сказал Куругла, обращаясь к темноте, и прошел к себе в комнату. Он вдруг сразу почувствовал себя страшно усталым. Конечно, трудно было бы установить, в чем тут дело: то ли истек срок службы, то ли рислинг утратил свою силу. Во всяком случае, дядюшка Йоши плюхнулся в постель, и когда в двери щелкнул замок, он в полусне улыбнулся.

«Я бы и так не пошел туда… разговаривать…» — И он продолжал улыбаться даже во сне.

Улыбался он и утром, когда дверь была уже отперта и все Маришкины пожитки наготове выстроились в сенях, а сама Маришка враждебно и молча сидела на стуле.

— Ты уж не серчай, Маришка… — Женщина повернулась к нему спиной, — …и гостинцев себе заверни…

Маришка не ответила, но встала с места, поскольку прибыл возчик и стал укладывать на повозку узлы и узелки. Куругла, улыбаясь, проводил гостью, помог ей взобраться на повозку, хотел даже помахать вслед, но Маришка не обернулась. Он облегченно вздохнул и в отличном настроении пошел в дом.

Но позднее, зайдя в кладовку, чтобы взять свежее мясо для копчения, он несколько удивился, потому что свиного мяса поубавилось вполовину; правда, окороков осталось три, зато нутряное сало исчезло полностью.

И тут уже Йоши Куругла перестал улыбаться, а, опустившись на стул, захохотал во весь голос. Отсмеявшись, он вытер глаза и сказал:

— Дешево отделался!

А потом дела и заботы как-то утряслись в сите времени, где слышался теперь только шелест омертвевших листьев да карканье ворон, призывавших на смену поздней осени раннюю зиму.

Но эти звуки в подвале не слышны. У подвала своя особая жизнь, особый воздух, особое настроение, и для него не существует времен года, дней и ночей, не существует звезд.