21 день

И если в бабушкиной шкатулке и впрямь окажутся деньги, то они, конечно же, будут в мешочке и сплошь серебряные, потому как я однажды видел у дяди Миклоша десятикроновый золотой, который показался мне чересчур маленьким по сравнению с его денежным достоинством.

Я тешился этими мыслями, сидя в старом, пропахшем конским волосом кресле, но больше не прикасался к замку: до обеда оставалось мало времени, и родители вот-вот должны были вернуться домой. Кроме того, меня вполне удовлетворяло предвкушение волнующей радости постепенного знакомства с содержимым шкатулки.

К тому времени я успел до того проголодаться, что впору было сгрызть даже этот старый замок, и я тут же мысленно укорил родителей, которые за всеми городскими удовольствиями позабыли о своем «отлично успевающем», чрезвычайно голодном сыне. А пока они не приедут, обеда не видать.

Я прикидывал было возможность заморить червячка неспелыми абрикосами, когда раздался какой-то грохот в той части чердака, которая была мне не видна, — дом был построен глаголем — и мимо меня промчалась большая рыжая кошка.

— Ах, чтоб тебе пусто было! — посмотрел я ей вслед. — Чего ты всполошилась, ведь не ты в западню попала…

Во всяком случае надо было проверить свое предположение. Не иначе как кошка выслеживала мышь, а та, ничего не подозревая, вошла в западню. Неподвижная мышеловка вдруг ожила и с громким щелчком захлопнулась, а рыжая кошка убежала сломя голову.

Мышь, застывшая в когтях мышеловки, остекленелым взглядом взирала в роковую пустоту. Я перезарядил мышеловку, мышь сунул в карман, намереваясь осчастливить нашу кошку по кличке Нуци, и с ощущением богатства в душе решил спуститься во двор и поглядеть, вдруг да за это время дозрела абрикосина-другая. При такой жаре вполне возможно…

Но проходя мимо вороха старой одежды, корзин, предметов мебели, инструментов, я остановился на миг, словно они стали мне ближе и знал я их дольше, чем на самом деле, а бабушкина шкатулка была в этом царстве древностей вроде царицы, даровавшей мне не только сами предметы, но и их таинственную сущность, приобщившей меня к тому времени, когда этой косой не капусту рубили, а подсекали пшеничные колосья, когда в дуле шомпольного ружья не паук обитал, а гнездилась смерть или помещались холостые заряды, громкими хлопками усиливая всеобщее веселье на осеннем празднике сбора винограда.

И когда я двинулся к выходу, старые вещи как бы кивали мне, говоря, что так оно все и было, но никто кроме меня этого не знает, потому что я открыл замок и тем самым отворил дверь в мир ушедший, словно раскрыл старинную книгу, где собраны самые таинственные сказки бытия.

Надо мной витала мягкая, навеки обретенная радость, словно бы уже тогда я понял: кто эту книгу хоть раз получил, никогда ее не утратит.

Эту истину подтвердили незыблемо прочные гладкие ступеньки, стены, толстая створчатая дверь, крыльцо с длинной террасой, которую тетка Луйзи изысканно называла «верандой» или «галереей», подобно тому, как зеркало у нее было «трюмо», а шумовка — «дуршлаг».

— Эту Луйзи сам черт не разберет, — сказал однажды дядя Миклош, и все убедились, что он прав, в особенности когда тетка Луйзи назвала отхожее место «туалетом». Вся семья обмерла от удивления, но промолчала, потому что дяди Миклоша в этот момент с нами не было.

Я вспомнил об этом по пути с чердака, потому что в конце террасы находилась уборная — просторное помещение с множеством глухих оконных ниш и полочек, с запасом газетной бумаги, достаточным для целой казармы, а с моей точки зрения пригодным для хранения под ним моих книжных сокровищ: подлинного жизнеописания разбойника Йошки Шобри, двух романов о похождениях Ника Картера и повествования об Эржебет Батори, жестокой хозяйке замка Чейте. Эти книжечки я приобрел на ярмарке и прочел уже раз двадцать, при этом сидя по всем правилам на стульчаке, чтобы не быть заподозренным в чтении «литературы», всячески преследуемой отцом.

А ведь не сказать, чтобы эта позиция была удобной, потому что столяр выпилил в сидении «туалета» такое маленькое отверстие, что даже мне резало зад, и в таких случаях мне неизменно приходила на ум тетка Луйзи, и я который раз поражался несообразности размеров… Дело в том, что тетка Луйзи — да простят мне вольность выражения! — обладала столь необъятным задом, что на его поверхности вполне могла бы разместиться всенародная ярмарка. Это высказывание я услышал из уст дяди Миклоша, правда, бабушка тогда усиленно закивала в мою сторону.

— Миклош, Миклош, что же ты при ребенке!..

— Полно, матушка, небось знает он словцо и похлеще!

И дядя Миклош тут был совершенно прав, потому что мне не раз доводилось слышать от тетушки Рози, тетушки Юли, тетушки Кати и других, которым я помогал сбивать масло:

— Что, Пишти, тебе на… не сидится?

Да и дядюшка Андраш, дядюшка Финта, дядюшка Биро и остальные мои взрослые приятели по отцовской линии, заезжавшие к нам во двор, все называли вещи своими именами, и для меня подобные слова значили не более, чем название, которое соответствует вполне определенному понятию.