22 июня: Никакой «внезапности» не было! Как Сталин пропустил удар

Как совершенно правильно написал по этому поводу современный австрийский историк Хейнц Магенхаймерв книге «Hitler’s War. Germany’s Key Strategic Decisions. 1940—1945», «решающее влияние на решение Гитлера оказали не советские военные приготовления, поскольку Германия узнала о них лишь за несколько недель до 22 июня 1941 года; скорее это были политические соображения, касавшиеся концепций могущества и безопасности, а также идеологические противоречия, которые рано или поздно должны были неизбежно привести к конфликту между двумя странами» (здесь и далее перевод с английского мой, с. 48). Я разделяю мнение Магенхаймера, считающего, что «восточная кампания 1941 года… может быть описана как «война двух агрессоров», которые оба одновременно готовились к нападению, но не как превентивная война в традиционном понимании смысла этого термина» (там же, с. 57). О глубине ненависти Гитлера к большевизму (и не только) свидетельствует, в частности, его бывшая секретарь Криста Шредер: «Когда, диктуя свои речи, он касался большевизма, его порой переполняли эмоции. Его речь становилась прерывистой, он пропускал слова. То же самое происходило, когда он упоминал Черчилля или Рузвельта. В такие моменты он не стеснялся в выборе слов. В том, что касается меня, когда он начинал слишком часто употреблять такие слова, как «алкаш» (в адрес Черчилля) или «ищейка» (в адрес Сталина), то я просто пропускала часть подобных характеристик. Интересно отметить, что проверяя потом текст, он никогда не замечал пропусков – верный признак волнения, которое охватывало его в такие моменты. В подобных ситуациях его голос переходил на фальцет, а руки яростно жестикулировали. Лицо краснело, а глаза сверкали гневом. Он вдруг останавливался – будто готовясь вступить в схватку с тем или иным воображаемым противником. Во время диктовки у меня часто учащалось сердцебиение: так влияло на меня возбуждение Гитлера» («Не was my chief», с. 55).

С другой стороны, трудно спорить и с тем, что «возвращение» Бессарабии и Северной Буковины в значительной степени ускорило это нападение.Впрочем, как считают некоторые современные историки, на первом этапе (как минимум до 18 декабря 1940 года), планы Гитлера в отношении СССР были, что называется, «на всякий случай». Ведь даже знаменитый план «Барбаросса» являлся «мерой предосторожности» и должен был быть претворен в жизнь лишь в случае продолжения враждебной по отношению к Рейху политики Сталина. Хайнц Магенхаймер считает, что « пожалуй, лишь югославские события в начале апреля 1941 года – когда Сталин открыто поддержал путчистов в Белграде и выступил против политики Гитлера на Балканах – сделали германское нападение неизбежным в ближайшей перспективе»(«Hitler’s War. Germany’s Key Strategic Decisions. 1940—1945», с. 47).

Так или иначе, политика СССР ни перед началом Второй мировой войны, ни после ее начала не имела ничего общего с укреплением обороноспособности страны: укреплялась лишь ее способность к ведению крупномасштабной агрессивной войны. Это, собственно, наглядно продемонстрировала катастрофа лета и осени 1941 года. В сборнике «Канун и начало войны» можно найти немало занимательных документов из дипломатической советско-германской переписки в 1940—1941 годах. Из них, в частности, становится ясным, что после вышеупомянутых «освобождений» СССР настойчиво подбирался к Болгарии (та смогла отбиться от советских «гарантий» лишь присоединившись к Тройственному пакту), Турции (там СССР и после окончания Второй мировой – до смерти Сталина – настаивал на долгосрочной аренде советским флотом баз в проливах) и Ирана (вплоть до своего развала Советский Союз пытался получить выход к Индийскому океану; Афганская война, ускорившая падение коммунизма, являлась одним из шагов в этом направлении). Это была политика наглого и абсолютно циничного силового давления, шантажа и грабежа всего, что плохо лежало и на что вынужденно соглашался (до поры до времени) другой империалистический хищник – фашистская Германия. Все «освобожденные» и «возвращенные» территории немедленно «советизировались» и превращались в огромные военные лагеря для исходного сосредоточения моторизованных группировок невиданной в истории силы.

* * *