22 июня, ровно в четыре утра

За завтраком было шумно и весело, галдели молодые Розенкрицы, средние подшучивали над молодыми и над стариками, но никто на их подкусывания не обижался, а старики мудро посмеивались, глядя на шумный галдеж молодежи. Ребекка тепло распрощалась с родными, нагрузилась в дорогу пирожками, и категорически отказалась от курочки, которую ей пытались презентовать на дорогу. К вокзалу, вместе с недолгими сборами и дорогой, девушка добралась всего лишь к десяти. На площади перед вокзалом встретила Исаака Штельвица, учителя математики из первой или второй винницкой школы, Ребекка несколько раз сталкивалась в ним на учительских конференциях, это был очень осторожный, спокойный и умный человек, поражавший точными оценками и отличным владением матанализом. Исаак Мулевич был чем-то взволнован, его взгляд постоянно кого-то выискивал в толпе, ему было пятьдесят семь, но он как-то быстро состарился, выглядел почти на семьдесят. За те полтора-два года, которые Рива не видела его, старый учитель как-то сильно усох, на тонкой шее выдулись толстые жилы, большой нос с горбинкой резко заострился, а волосы, даже брови, стали какими-то бесцветно-седыми.

— Аааа… Рива Абрамовна, здгравствуй, здгравствуй… А я вот своих жду… С таким тгрудом взял билет на поезд… Вейз мир![13] Только бы они не опоздали…

— Здравствуйте, Исаак Мулевич! Как ваше здоровье? Вы на отдых собрались? В Одессу, наверное, так нам с вами по дороге будет… Я до Жмеринки, а там в Могилев.

— Пгростите, Ривочка, вы что, ничего не знаете? — пожилой учитель математики уставился на молодую коллегу, как на пейсохову мацу[14].

Ребекка удивленно пожала плечами и только сейчас увидела, что на предвокзальной площади неожиданно оживленно. Люди целеустремленно двигались к кассам, где уже наблюдалась внушительна толпа. Большинство было какими-то странно возбужденными, Рива не понимала, что происходит и почему такое оживление, но тут старый учитель математики склонился к ней и произнес, очень тихо, но очень отчетливо, вот что значит школьная практика и умение говорить с учениками. Иногда тихий шепот звучит громче любого крика.

— Догрогуша, немцы на нас напали. И еще финны, и еще грумыны. Утгром бомбили Минск, Киев, Львов, Одессу. Недавно бомбили Жмэринку, говогрят, по всей границе бои. Я чудом достал билеты в Хагрков, у меня там гродственники… Шо вам сказать… Азохен вэй![15]

Рива не могла прийти в себя… Не верить? Как? Она точно знала, что так просто математик Штельвиц паниковать не будет. А он именно что паниковал, значит, что-то знает. Что и откуда? Ах да, есть же еврейское радио… Кто-то успел рассказать, но кто и почему молчит правительство? Вопросов было больше чем ответов. В любом случае, молодая женщина застыла в нерешительности, она еще не осознавала всего, что принес ей этот старый учитель, ее коллега, но понимала, что все в мире изменилось, все изменилось в один единственный момент, когда она все узнала.

А у старого математика, видимо, было еще время. Его семья еще не появилась, старый учитель был весь на нервах, это чувствовалось по тому, что он напряженно всматривался в прибывающую на площадь толпу, но при этом не прочь был и поговорить.

— Послушайте меня, вы же настоящая идише коп[16], бегрите всю вашу семью и пегребирайтесь куда подальше. Вы знаете, что тут может начаться? Разве не слышали, что делают немцы с евгреями в Гегрмании? Или вы тоже не вегрите, как этот Моня с Валов? Так он же старый поц[17], он говогрит, что немцы культугрная нация, нация Гейне и Гегеля… Так я вам так скажу, кому это Гегель мешал становиться звэгрем? А на войне все становятся звэгрями… Бегите подальше, за Волгу, за Урал, туда точно война не дойдет. Это мой точный математический расчёт. Ми тоже возьмем своих и куда-то подальше, вот, хогроший гогрод Ташкент… только я вам ничего подобного не говогрил, так?

И старый математик хитро сощурился, ему, кажется, было интересно наблюдать за откровенной растерянностью собеседницы. А что, растерянная молодая женщина разве не симпатичное зрелище?

— Исаак Мулевич, что вы такое говорите, а Красная армия? — Ребекка попыталась найти хоть какой-то контраргумент в разговоре со старшим коллегой.

— Ой, Рривочка, я же не какой-то там ахухим аид[18], я честный стагрик, у которого в голове пока еще мозги, а не овсяный кисель. Если Кграсная агрмия остановит немцев, то, скогрее всего, не здесь и не сейчас. Но я вам этого тоже не говорил. Подумайте сами. Если не здесь, а сумеет там, у границы, то шо вы теряете? А если все-таки бои дойдут сюда, то нам лучше быть от этого дела подальше. Но это чисто мое мнение, и я вам его не говогрил… — в который раз напомнил учительнице об осторожности собеседник.

— Да что вы, Исаак Мулевич, как можно, сколько вы меня знаете… А, вам не страшно вот так все бросать? — неожиданно спросила Ребекка о самом главном. Лицо ее коллеги мгновенно изменилось, он поджал губы, которые стали как-то подозрительно дрожать, и только после того, как собрался волевым усилием, успокоился, ответил: