23

Шест уставился на меня тупым взглядом. От прежнего Игоря Шеста ничего уже не осталось, передо мной стоял самый натуральный Дима Обухов, который как при жизни, так, похоже, и сейчас особым умом не отличался. Наконец он с трудом поднялся и, быстро пройдя к двери, нажал выключатель. Комнату озарил яркий белый свет. Только теперь я увидел, как чудовищно выглядел Шест. Его лицо, руки, тело были в иссиня-черных пятнах. Белки превратились в два тягучих ядовито-желтых овала. Все движения Шеста были исключительно выверенными.

— Читай. Теперь читай.

Я развернул листок, который вручил мне Шест, и стал читать стих, написанный красивым почерком: «Сегодня большой упадок…»

— Вслух читай, — Шест приблизился ко мне вплотную и встал над головой.

— «С-сегодня б-большой упадок…», — я начал бубнить себе под нос, еле выговаривая слова.

Обухов положил мне руку на плечо, от чего мне стало безумно противно, и крепко сжал его. Боль была настолько сильной, что я чуть не выронил листок со стихотворением. Похоже, физической силы у этой твари оставалось достаточно.

— Витя, читай стихотворение. Я могу сделать так, чтобы ты его прочитал, ощущая очень сильную боль. Но ты ведь толковый парень? Читай, Витя, — Шест убрал руку с моего плеча. Боль сразу же отступила, но читать вслух стих мне расхотелось еще больше.

Я поправил очки на носу и начал:

— «Сегодня большой…»

В это время зазвонил мой мобильный. Я посмотрел на Шеста, тот никак не отреагировал.

— Одну секунду, — я взял телефон, но вместо того чтобы отключить его, как мог подумать Шест, я нажал кнопку вызова. — Да.

— Сыночка, где ты? Почему ты три дня не берешь трубку? Я вся извелась. С тобой все в порядке? — Звонила мама, ее материнское чутье подсказывало, что со мной в последние дни было как раз не все в порядке.

— Все в порядке. Это Анилегна, — последнюю фразу я адресовал уже Шесту, но произнес в трубку.

Шест смотрел на меня, пытаясь что-то сообразить, моя мама на том конце телефона молчала. Никаких вопросов вроде: «Какая Анилегна?» — или: «Ты в своем уме?» — не последовало. Она знает, кто такая Анилегна. Я продолжил говорить в трубку: — Анилегна, слушай. Тут ко мне пришел Игорь Шест, в которого вселился Дима Обухов. Ну, в общем, Обухов стал гулу. Так вот, сам Шест выглядит очень плохо. И хочет, чтобы я прямо сейчас вслух прочитал какое-то стихотворение, а потом заснул.

На том конце по-прежнему была тишина (я даже испугался, не прервалась ли связь), которая вскоре была нарушена голосом мамы. Мама говорила очень взволнованно, я это чувствовал, но при этом в ее интонации не было совершенно никаких ноток истеричности. Пожалуй, так говорит хирург, требуя у медсестры очередной инструмент во время сложной операции.

— Сынок, не вздумай читать это стихотворение. Ни при каких обстоятельствах. Прочти сейчас ему то, что я тебе продиктую.

— Ага. Сначала это стихотворение, а только затем то, что хочет Обухов? — я это проговорил опять больше для Шеста, увидев в его взгляде недобрые намерения.

Мама все поняла и никак не прокомментировала последней моей фразы. Мне в ухо доносились хлопанья шкафчиков стенки, мама что-то торопливо искала.

Наконец она проговорила:

— Сынок, слушай внимательно и повторяй за мной каждую строчку стихотворения.

— М-м-м… Подожди. — Я чуть не сказал «мама». — А через громкоговоритель можно? Димка услышит.

— Давай попробуем.

Я нажал функцию «Громкая связь», и по комнате стал разноситься голос мамы:

Настало время исходить,
И спать не нужно тем, кто рядом.
Душа у гулу не болит,
А смерть спасением бывает.

Твои запреты все мертвы,

И одиночество фатально.
Не надо счастьем дорожить —
Его у гулу не бывает.

Тебя любили понарошку

Четыре ситцевых платка.
Детишки будут плакать вечно,
Уйди — приказываю я.

Реакция Шеста оказалась неожиданной. Он попятился от трубки, из который разносился голос мамы, дошел до противоположной кровати и, упав на нее, стал мычать.

— Сына, уходи оттуда! — я не сразу понял, что это кричала мне моя мама.

Шест как-то неестественно приподнялся и в полусогнутом положении стал приближаться ко мне с вытянутой рукой:

— Читай!