23000

– Я готова. Я ждала этого всю жизнь, – подняла голову Храм.

– Он обопрется на тебя. Только на тебя. Меня не будет с тобой.

– Я подставлюсь. И удержу.

– Мы поможем Большим Кругом.

– Сначала нужен Средний. И не один.

– Они уже собираются.

– Надо, чтобы у меня была опора.

– Она уже есть, Храм. Мы под тобой.

Уф встал.

– Ты возвращаешься, – поняла Храм.

– Я должен.

– Я знаю. Ты нужен там. Мясо клубится. Ты сдержишь мясо.

– Я сдержу мясо. И сохраню братьев.

Он отвернулся и пошел по каменистой тропинке.

– Храни… – шепнули старческие губы Храм.

Ольга Дробот

Тостер пропищал, и две поджаренные гренки выпрыгнули из него. Наполнив большой стакан ананасовым соком пополам со льдом, Ольга пошла к тостеру.

«Папа и мама», – безотчетно подумала она, отпивая из стакана и выкладывая гренки на тарелку.

Но сразу громко запретила себе императивной фразой:

– Begone![6]

Психолог оказался прав: «меч, отсекающий тяжелое прошлое». Сначала Ольга не верила. Но через полгода после того дня «меч» стал работать и помогать. Он отсекал призраки родителей, виртуально возникающие в любой паре вещей или существ – в стоящих туфлях, в целующихся голубях, в каменных фигурах у корпоративных ворот, в Адаме и Еве, в поднятых президентом двух пальцах, в золотых сережках, в числе 69, в двухтомнике Эдгара По, в спаривающихся мухах, наконец в трехлетнем отсутствии башен-близнецов, которые тогда еще стояли и были видны всем троим из южного окна лофта. Теперь же Ольга смотрела со своего шестого этажа на Манхэттен одна. Да и не на место, где три года назад торчали башни WTC, а на смешные водонапорные баки на крышах соседних домов, всегда напоминающие ей марсиан c обложки романа Уэллса «Война миров». Романа, который любил ее отец. А она так и не прочитала…

– Олечка ха-а-арошая! – произнес попугай в стоящей у окна клетке.

Она вспомнила о нем, о престарелом Фиме, подошла, насыпала корма, добавила воды в поилку, отрезала от яблока кусочек, всунула между прутьями клетки. Фима стал клевать зажатый яблочный кусочек своим страшным клювом, косясь на Ольгу.

«Он тоже помнит…» – подумала она.

И тут же взмахнула невидимым мечом, отсекая:

– Begone!

Фима прожевал, показывая толстый язык, и произнес:

– Don’t wor-r-ry!

– Be happy! – кивнула Ольга и рассмеялась.

Пора начинать день.

Ольга намазала гренки солоноватым козьим сыром «Шавру», положила на каждую по три кружка нарезанного огурца, прикрыла двумя листьями салата, на салат шлепнула индюшачьей ветчины, на ветчину – кружки помидоров, соединила гренки в толстый тост и, впившись в него зубами, прихватив стакан, подсела к компьютеру. Запив ледяным соком прожеванный кусок тоста, ударила по клавише. Монитор ожил, мужской бас нараспев приветствовал:

– Hi, O-о-lg-а-a!

– Привет-салют, – ответила Ольга по-русски.

Глянула почту: четыре письма. Одно – с работы (напоминали, что после отпуска, 16-го Ольге надо быть с контрактом на поставки мрамора в Филадельфии). Другое – от Лизы, из Чикаго (в шестой раз клялась, что приедет «поесть, попить и попиздеть по-русски»). Третье – от Питера, сослуживца отца (приглашал в этот уик-энд на гриль-парти).

«Все хочет меня с кем-то познакомить, чудак! – усмехнулась Ольга, вспоминая простодушного толстяка Питера, любителя немецкого пива, фри-джаза и пикников. – Нет, Питер, в субботу я уже буду далеко отсюда…»

А четвертое…

– Yep! – Ольга радостно стукнула босой ногой по полу.

Здравствуйте, Ольга.