23000

Прозвучал переливчатый сигнал окончания рабочего дня.

Ольга глянула в другой конец цеха: Бьорн протирал свой стол, переговариваясь с соседом. Оба улыбались.

«Хватает сил на юмор…» – вздохнула Ольга и бросила тряпку в мусорный контейнер.

Кристина убрала ножницы и нож в железный ящик стола, встала и, снимая перчатки, со стоном облегчения потянулась:

– Пресвятая Дева… конец!

– Конец тухлому делу… – пробормотала Ольга, швыряя в контейнер свои перчатки.

– День прошел, и слава Богу, – устало улыбнулась им полноватая датская крестьянка с роскошной русой косой, работающая за соседним столом.

– Да, да… – зевнула ее напарница, мужеподобная грубоватая полька. – Хоть бы завтра весь их чертов лед таять, таять!

– Ты про фирму или про лед? – спросила Ольга, массируя себе шею.

– Про то и про то! – ответила полька на своем корявом английском.

Они устало рассмеялись. И побрели в женскую душевую. Мужчины, переговариваясь, брели в свою. Охранники выпустили оба потока в коридор, открыли двери душевой, запустили внутрь, заперли. В «собачьем цехе» работали 189 человек. Женщин было больше – 104. Как объяснила Ольге старожилка бункера, австралийка Салли, это потому, что женщины после ударов ледяного молота выживают чаще мужчин. У Салли был номер 8. Она провела в бункере четыре года и была старостой женской половины. Главным у мужчин был сутулый очкарик Хорст, похищенный Братством еще в Восточном Берлине. В бункер он попал шесть лет назад. По его словам, тогда здесь работали девять человек.

Ольга нашла свой крючок с номером 189, последний в длинной раздевалке, сняла с себя пропахшую псиной одежду, стянула носки и трусики и по теплому кафелю в толпе голых женщин вошла в душевую. Здесь стоял легкий парок, и десять очередей толпились к десяти душам. Под ними мылись по очереди. Ольга встала за маленькой, невзрачной девушкой с всклокоченными темно-русыми волосами. Девушка стояла, отрешенно вперясь мутно-голубыми, слегка выпученными глазами в затылок стоящей перед ней женщины, с хохотом что-то рассказывающей на непонятном языке двум другим женщинам.

«Албанский? Молдавский? – устало думала Ольга. – Неужели их трое? Русских женщин здесь совсем нет. Американок – девять. Немок – четырнадцать. Француженок, кажется, десять. Шведок – вообще двадцать пять. Даже норвежек, и то восемь, кажется… А из евреек я одна. Такие, значит, русские и еврейки слабые женщины? Разучились выживать? Странно это…»

Зато в мужской половине было семеро русских. И все, в общем, симпатичные мужики. Один – бывший спортсмен, другой – повар, третий – профессиональный вор, четвертый – какой-то функционер. И все неунывающие. Ольга вспомнила их с теплотой: ей нравилось после душа за ужином сидеть с этими ребятами и говорить на забытом языке детства.

– Дождик, дождик, кап-кап-кап… – пробормотала она по-русски и нервно облизала губы: очень хотелось закурить. Но сделать это можно было только в бункере.

– Ты американка? – необычно глухим голосом спросила ее женщина, стоящая сзади.

– Что, похожа? – Ольга обернулась и увидела смуглую стройную женщину лет сорока пяти с чудовищно изуродованной грудиной.

Замысловатая бело-лиловая впадина зияла на месте грудной кости, правой груди не было, сломанная в двух местах и криво сросшаяся ключица изгибалась полукругом. При этом женщина была по-настоящему красивой: стройная статная фигура, индейские скулы, светло-каштановые волосы с золотистым отливом и темно-синие, глубоко посаженные глаза.

– Вау! Ну и досталось тебе… – Ольга уставилась на впадину.

– Девятнадцать ударов, – глухо произнесла женщина.

Она часто дышала, раздувая узкие ноздри. Впадина двигалась в такт дыханию, словно тоже вдыхала влажный пар душевой.

– Лиз Каннеган, Мемфис, – протянула женщина смуглую руку.

– Ольга Дробот, Нью-Йорк, – Ольга пожала руку.

– Ольга? Ты полька?

– Русская еврейка.

– Ты совсем новенькая?

– Ну, уже не совсем. Неделя. А ты?

– Шестой месяц.

– Круто. Привыкла? – Ольга поглядывала на двигающуюся впадину, края которой покрылись капельками пота.

– Люди ко всему привыкают, – глаза Лиз смотрели спокойно. – Играешь с нашими?

– Да. А ты?

– А я со шведами, – слегка улыбнулась Лиз. – Приходи к нам в шведский угол. У нас хорошо.

– У американцев тоже неплохо, – Ольга встала под освободившейся душ, вспомнив, что она ни разу не видела Лиз в американском углу. – Я как-нибудь приду. Спасибо.