24 часа

Мы начали ссориться. Затем перестали и снова принялись совокупляться. После этого опять началась ругань. Под утро Сид, когда я в сердцах говорила ему какую-то ерунду, сердито оттолкнул меня, и я упала на постель, стукнувшись при этом головой о переднюю спинку кровати. Я заплакала. Он снова в меня вошел. При этом он – осторожно, но умышленно – старался двигаться так, чтобы моя голова слегка ударялась о ту же спинку кровати. Я была слишком пьяна и слишком взволнована для того, чтобы сразу же его остановить, но затем все же начала возмущаться, извиваться и отталкивать его.

Он посмотрел на меня сверху вниз, и у меня возникло ощущение, что его здесь нет, что он как бы покинул свое тело. Его глаза были темными и дикими. Он схватил меня за волосы – так сильно, что я взвизгнула, – и дернул мою голову к спинке кровати, а затем, до того как я поняла, что происходит, он ни с того ни с сего замахнулся и ударил меня по лицу так, что потом на щеке еще долго оставались следы его пальцев. Затем он слез с меня и заперся в ванной. Когда я попыталась туда зайти, он попросил меня оставить его в покое и уйти. Навсегда.

Поэтому я уехала к маме. Мы с Полли пробыли у нее трое суток.

Но я скучала по нему. А он скучал по Полли. И я знала, что он нуждается в ней больше, чем в чем-либо другом на всем белом свете. В конце концов он мне позвонил.

– Извини, – прошептал он. – Извини. Я такой придурок.

Я решила, что это был исключительный случай, который больше не повторится.

И поэтому мы с Полли вернулись домой.

* * *

Я смотрела на Эмили через дурацкий прозрачный сувенир «Плавучий остров», который мне когда-то доставили вместе с новой и ужасно дорогой кухонной мебелью. Эта мебель поначалу заставляла Сида чувствовать, что он наконец-то добился успеха, а меня – что я являюсь не полновластной хозяйкой дома, а какой-то горничной; в общем-то, она символизировала тот образ жизни, к которому Сид так никогда и не смог привыкнуть.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут зазвонил стоящий на кухне телефон. Мне подумалось, что это, наверное, звонит мама. Или же из трубки зазвучит какое-нибудь записанное на магнитофон – и всегда сильно действующее на нервы – предложение решить за умеренную плату мои финансовые проблемы.

Включилась голосовая почта.

Женский голос эхом разнесся по кухне. Я поначалу не поняла, кто звонит.

– Мне искренне жаль, что ты воспринимаешь это так болезненно, – ласково произнес голос. – Я знаю, что ты хорошая женщина, Лори. Но тебе сейчас необходимо отпустить Сида. Да, это тяжело. Но все закончилось. Я постараюсь по возможности помочь тебе.

Это была Джоли.

Сейчас: час восемнадцатый

2 часа ночи

Пока Мэл расхаживает по кухне и наливает мне черный чай с сахаром, я набираю номер «999»[57].

Не называя себя, я сообщаю, что куда-то пропали Полли и моя мама. Я рассказываю им, что последней их видела Линда, и даю ее адрес. Женщина на другом конце линии разговаривает со мной с нескрываемым равнодушием, но обещает заняться этой проблемой. Она рассказывает что-то о якобы пропавших людях, которые чаще всего вскоре находятся сами, и что поэтому перед началом поисков обычно делают паузу. «Разыщите их, пожалуйста», – говорю я.

Затем приходит Мэл, заставляет меня сесть на его ужасный бежевый диван и выпить чаю.

Пока я его пью, мои веки пару раз смыкаются, а затем я возвращаюсь к реальности. Я чувствую, что он, сидя за столом у окна, наблюдает за мной. Затем он произносит, тщательно выговаривая слова:

– Я прочел… – Он запинается и откашливается. – Я прочел в газетах, что ты погибла.

Выражение, которое появляется на его лице, понять трудно, но мне кажется, что это смесь боли и облегчения. Гнев, который я видела недавно на его лице, улетучился.

– Где ты это прочел?

Он показывает на газету, которая торчит из лежащего на столе пакета из магазина беспошлинной торговли:

– Я подобрал чей-то номер «Ивнинг стандард» в автобусе аэропорта. О тебе написали на первой странице.

Я пытаюсь что-то объяснить, но затем начинаю плакать. Я очень устала, я ошеломлена и напугана, а потому единственное, что я могу из себя выдавить, – это лепет: «Эмили погибла, Эмили погибла, и я не знаю, где мама и Полли».

Мэл забирает у меня чашку и ставит на пол, а затем обнимает меня. Хотя я все еще не очень-то доверяю ему и хотя он, не осознавая того, больно сдавливает мое ноющее плечо и пострадавшую ладонь, мне очень приятно находиться в его объятиях. Я могла бы заснуть в такой позе – сидя рядом с ним и опираясь на него.

Затем я отстраняюсь:

– Я должна позвонить Сиду.

– А-а, – уныло протягивает Мэл и встает. – Должна?

– Он приезжал, чтобы забрать меня. Но по телевизору сказали, что меня разыскивают, чтобы допросить.

– Почему? – Глаза Мэла впервые подозрительно сужаются.

– Не смотри на меня так, – говорю я.

– Как?

– Как будто я сделала что-то плохое.

На пару секунд воцаряется молчание.

– А ты сделала что-то плохое? – наконец спрашивает он.

От волнения я неловко двигаю ногой и, случайно задев чашку, опрокидываю ее. Остатки чая разливаются по ковру темным пятном.