25 рассказов

Зачем живёт-крутится Клавдия Ивановна? Зачем рвёт горло на митингах Мотова? Спросить у них? Они немолодые, опытные. Ей двадцать, но время уходит песком, верещит будильниками. Надежда в надежде на открытие себя и людей: у огня поговорят.

От земли прохладно, но костёр пылает, молния на куртке нагрелась. А берёза-то – двоим не обхватить! В ней рана с кулак, бьёт сок: кружка полна! Ершов рад: водку запивать.

– Тебе бы только о ней! – реагирует Валька Ершова.

– На отдыхе я. Должен радоваться!

– Я вам говорю, друзья-товарищи, огонь не там, где в прошлый раз. Дым в палатку. – Нудит Мотов.

– Это ты палатку не там ставишь, Мотя, – возражает добряк Маркушев.

– Я верно ставлю, а вы, друзья-товарищи, развели высоко.

– Мотя, ты ослеп? Костёр в яме! – орёт хлопотливый Ершов.

– Он костровой, – информирует Надежду Маркушев, – а Мотов любит линию гнуть.

– Только бабу свою ему не перегнуть! – хохот Ершова.

– Он теперь руководитель, – и Маркушев хихикает, в улыбке нехватка зубов, – ведёт к победам коллектив. Не наш, наш мы ему не дадим возглавить! – Обводит руками лес, и он – «наш коллектив».

Мужики – за палатку. Вернулись. Их жёны стелют клеёнку.

– Чё вы раньше времени! – орёт Мотова: – Никакого терпения! Нет, чтоб у стола нормально, – тайно халкают!

– Мы на лоне, Люда, – говорит робко Мотов.

– На лоне, не на лоне, а культура в массах должна быть. Я девок в цехе окультуриваю, опять лекцию им прострочила. Какой вы даёте пример?

– Да некого тут окультуривать! – наивно выкрикнул Ершов.

– Все мы тут с усами, – уверенно заявляет Маркушев.

– Прямо! – выдаёт им Мотова. – А Щепёткина? Мы её должны на путь… Ты, Надя, ещё не встала. У тебя может быть и обратный ход. Ты и грубость иногда. Намедни меня обозвала этой… Тебе – не кривой тропинкой вилять, а напрямки на благо нашего предприятия!

Обидная речуга! И Клавдии Ивановны нет! Но вот и она с ведром воды:

– Людмила Кирилловна, ну ты даёшь, от озера отлетает, да, вроде, говорить так немодно.

– Людка, как на коммунистическом митинге! – хвалит Валюха.

– От тюрьмы и от сумы. – Мотов глядит на жену с восхищённой опаской.

Щепёткина, как немая столбом у огня.

– Надя, отойди маленько, – оттолкнула её, светясь добротой, Клавдия Ивановна, и они с Мотовой крепят над костром ведро с водой, на дне картошка, лук, купленная рыба.

Наверное, и обижаться глупо? Как ей велят, села на бревно, оголённое, без коры; в нём туннели, проеденные червями, и людей они так, когда те умрут.

Клавдия Ивановна по-матерински:

– Надюша, нарежь хлеб.

Да-да! Это она готова…

Тётки на коленях перед расстеленной на земле клеёнкой, на которой много еды. Жратвы вообще полно. Щепёткина отъелась после колонии и опять равнодушна к еде, как обычно.

– Ешь, – велит Клавдия Ивановна.

Едят… Пьют за Первомай, за трудовые успехи.

– За грузоподъёмность! – Крановщик Ершов пьёт торжественно, горд нелёгким трудом.

Пьют и за Мотова (на автостанции бригадир, недавно был дальнобойщиком).

За Маркушева и за его токарный станок.

Электричка невидимая, но будто рядом. Ура! Ура!

– Девки, нам не дело за них опрокидывать! Наш цех, как говорили, в передовиках! Даём продукцию на уровне мировой: не хуже корейцев, лучше китайцев. – Клавдия Ивановна за плечи обняла с одной стороны Мотову, с другой – Щепёткину. – Люда – закройщик опытный, Ершова Валентина – машинистка-скоростница, а Надежда наша, она… молодец. Пуговицы шир-пыр… А ну-ка, ответьте, мужики, на какое изделие идёт пришыв с запошивом? – юморит Клавдия Ивановна.

– Вот кто ас! Клава! Без Клавы мы – без работы мы! Кто наш цех ведёт? Вот кто! – У Мотовой пятна по лицу цвета малины. – Вот кто! – С доброй грубостью тычет пальцем Маркушевой в грудь. – А то бы на мели к маю. За Клавдию! Материя – наш хлеб. Правильная материя! Нет материи, сколько не матерись, не пошьёшь!

– Ой, Люда, хватит, я уж плачу, Людочка…

– Не ты ли, Мотова, говорила: материя мраковатая? – хохотнула Валюха. – Но за Клаву выпью, хоть и тошнит. Но за Клаву! Глядите все! Я за Клавушку за нашу! Эх, плясать охота! Э-эх!

– Айда к воде, девки! – У Мотовой и шея малиновая.

– Айда!

Валюха топает, горланит:

– «Ой, снег-снежок, белая метелица, напилась, нажралась, и самой не верится!»

Мелкий дождик.

Наде велели караулить костёр. Натянув на голову капюшон куртки, думает: счастливы эти люди или претворяются? Всегда или только когда выпьют? И где оно, счастье: в работе или в семейной жизни? Может быть, в учёбе? Только не тут. Мозги кипят, вот-вот лавой из глаз, из ушей. Математика – уравнения всегда с неизвестными. Литература – Раскольников, который убил (ему бы вышку, хотя теперь отменили). Или тот же Толстой…

И как определить, какие великие, а какие – нет? Например, Пивнухин тоже писатель, но, явно, невеликий, роман о пьянке с улётом. Она, например, плачет над давней картиной «Калина красная», там и песня. Лицо – в куртку, поёт. Дождь сеет, прибивая пыль. Она ждёт открытия от этого леса, от костра, от Первомая. Лес зеленеет, земля пахнет, набираясь сил, дышит.