29

– Твоя двоюродная сестра, Элли, – повторила она в трубку, отчетливо выговаривая каждое слово. – Она похожа на тебя как две капли воды и утверждает, что вы родственники.

Попалась. И как мне объясняться? Делать нечего. Выбора нет.

Поэтому я поступила так, как на моем месте поступил бы любой нормальный псих.

Я сбежала.

Схватила пакет с платьем, взяла все три торта, выскочила на улицу и со всех ног помчалась прочь. На полных парах пронеслась мимо Волнат-стрит и чуть не выронила все свои покупки, когда налетела на какого-то парня с подставкой для зонтиков сразу за кофейней «Литл Пит». Оказавшись на площади Риттенхаус, я обернулась посмотреть, не преследует ли меня продавщица, но за спиной никого не было.

Ну и утречко.

Наконец я зашла в свою парадную и поздоровалась с Кеном, швейцаром.

– Простите, могу я вам чем-то помочь?

Вот черт.

– Да, я выходила отсюда совсем недавно, помните? Элли Джером – моя бабушка.

– Я позвоню ей, – сказал он и пошел за телефоном.

– Нет, подождите! Видите ли, она сейчас в ванной. Я, наверное, забыла сказать вам, когда уходила, – снова пришлось выдумывать на ходу.

– Ну, вообще-то, мне не положено никого пускать.

– Да будет вам! – Я притопнула ногой. – Вы же видите, сколько у меня всего в руках? Моя бабушка перезвонит сразу же, как только выйдет из ванной, обещаю. Смотрите, у меня даже ее ключи с собой… и ее сумочка.

– Ну, вообще-то, официально мне не положено никого пускать. – Он улыбнулся.

Фу, как сказал бы на моем месте любой ребенок! Швейцар Кен со мной флиртовал! Честное слово, если бы вы видели Кена, вы бы поняли, почему меня это не слишком впечатлило.

– Официально? – Я выразительно захлопала глазами.

Если он этого добивается, что ж, пусть посмотрит, как работают профессионалы. Может, я и не изменяла Говарду, но по части хлопанья ресницами мне в свое время не было равных, я всегда добивалась того, чего хотела.

По-моему, прошел не один час, прежде чем он наконец впустил меня.

– Ладно, проходите. – Кен снова улыбнулся.

– Merci beaucoup, – подмигнула я.

Ну и потеха!

И вот я в своей квартире. Поставила торты на обеденный стол. Однако прежде чем вернуться к своей прежней жизни, я хотела еще раз примерить новое платье.

Я пошла в спальню, вынула бумажный сверток из пакета и положила его на кровать. Медленно развернула оберточную бумагу и застыла в восхищении, глядя на аккуратно сложенное платье с этикеткой «Люси Джером». Разделась и осторожно натянула платье через голову. А потом подошла к зеркалу.

Только сейчас и никогда прежде. Могу совершенно искренне заявить, что теперь-то я точно знаю, что имел в виду Джордж Бернард Шоу, когда сказал, что «молодость молодым не впрок». Как здорово было бы, если бы каждый мог, как я, скинуть годы хотя бы на мгновение. Вы даже не представляете, какую силу юность дает тем, кто уже забыл, что это такое. Это настоящее сокровище, предназначенное для тех, кто в состоянии его оценить, а не для тех, кто не знает, что с ним делать.

Внутри мне по-прежнему было семьдесят пять. Моим глазам было семьдесят пять. И я смотрела на это двадцатидевятилетнее тело, как на скульптуру. Легонько провела пальцем от подбородка до ключиц, вдоль шеи – совсем недавно морщинистой и обвисшей, но гладкой и ровной теперь. Положила руку на грудь и талию, еще вчера бесформенные. Почему мне так грустно и при этом так восхитительно?

Удивительное путешествие, удивительное утро и самый удивительный подарок, который я когда-либо могла получить, – но так просто не должно быть. Хоть мне и казалось, что молодость свою я растратила впустую, большего мне не полагалось.

Я вернулась к обеденному столу. В каждый торт воткнула по двадцать пять свечек и зажгла их все. (Что, к слову, было ужасно затруднительно. Вы когда-нибудь пробовали одновременно зажечь семьдесят пять штук этих жалких свечек? Зажечь их все сразу совершенно невозможно; неудивительно, что в тот вчерашний торт Барбара воткнула только двадцать девять.)

Я закрыла глаза и загадала желание.

И пожелала, чтобы мне снова стало семьдесят пять.

Ради Барбары, ради Люси, даже ради Говарда.

Загадав это, я глубоко вдохнула и уже приготовилась задуть пламя.

– Эй! – раздался вдруг за спиной голос, и я оцепенела. – Какого черта вы делаете в квартире моей бабушки и какого черта на вас это платье?

Бабушка?

– Боже мой, Люси, меня чуть сердечный приступ не хватил! – выдохнула я, взявшись за грудь и оборачиваясь к внучке.

– Где моя бабушка?! – рявкнула та и схватила бесценную итальянскую вазу, которую мы с Говардом как-то привезли из Тосканы – тайком в моем чемодане, чтобы не пришлось заполнять таможенную декларацию.

– Пожалуйста, поставь эту штуку на место! – потребовала я, делая шаг в ее сторону, но она лишь замахнулась в ответ. – Это я! Твоя бабушка, Элли Джером!

– Ты что, за полную дуру меня держишь? – Она махнула вазой в мою сторону.

– Да я это, честное слово! Люси, опусти вазу и выслушай меня. Посмотри мне в глаза. Это я, клянусь тебе. Давай присядем. Может, тебя накормить? Ты голодная? У меня остался жареный цыпленок, недавно готовила.