3.Недели по Троице 1-17

Близкое соприкосновение с иудеями окончательно убедило его, что если какая из восточных религий заключает в себе истину, то именно только иудейская, и под влиянием этого убеждения он по всей вероятности принял эту религию, т. е. сделался одним из "пришельцев." Как неофит, он относился к иудейской религии с пылом первой привязанности, не только приносил требуемые законом жертвы, но и даже на собственный счет построил в Капернауме превосходную синагогу, колонны и пилястры которой исследователи предполагают видеть в богатых развалинах теперешнего Телл-Хума, и вообще полюбил иудейский народ. При таком настроении понятно, что благочестивый сотник не был уже представителем того хищного римского орла, который лишь расхищал народное достояние, грабил и разорял, за что и был предметом всеобщей ненависти и проклятия, но был добросовестным хранителем общественного порядка и покровителем города. За такую доброту души он и удостоился величайшей милости от Христа — в виде особого благодеяния ему, а также и великой похвалы от божественного Сердцеведца.

Kо времени возвращения Христа в Капернаум у этого римского сотника тяжело заболел один любимый слуга или раб. Уже то, отмеченное Святым Евангелистом Лукой обстоятельство, что сотник дорожил этим слугой, обнаруживает в нем доброе сердце, которое не только не огрубело под влиянием обычной военной суровой дисциплины и грубых испытаний боевой жизни, обыкновенно приучающей легко смотреть на значение человеческой жизни вообще, но и победило известное бесчеловечие римского закона по отношению к рабам. В глазах римского закона раб не считался человеческой личностью, а был, так сказать, одушевленным орудием,[290] которое держалось до тех пор, пока оно было пригодно для своей цели и бессердечно забрасывалось, когда переставало быть полезным. И масса римских господ отнюдь не стояла выше этого юридического бессердечия, так что история сохранила на своих страницах примеры вопиющего бесчеловечия, показывающего, до какой жестокости может доходить человек, когда он не встречает должного ограничения своему самовластию в отношении к подобным, но подчиненным ему существам.

Даже лучшие мыслители не чужды были такого воззрения, и по Катону, напр., "когда раб становился дряхл или болен, то его следовало продать вместе с старыми волами и старым железом на слом."[291] Надо было иметь исключительно доброе сердце, чтобы победить подобное узаконенное бессердечие, и эту победу человеколюбия над жестокостью блистательно одержал римский сотник в Капернауме. Когда заболел у него раб, он окружил его всевозможным попечением, очевидно, принимал все меры к облегчению его страданий и сам страдал за него душой. Но все было напрасно. Страшный недуг, вероятно паралич, в связи с ревматизмом или солнечным ударом, обычным явлением в жарких странах, быстро развивался и больной уже лежал при смерти. Не оставалось никакой надежды на земную помощь, а языческие боги были немы и бессильны, да и сотник, как и большинство римлян его времени, конечно давно уже постиг всю тщету язычества, что и побудило его привязаться к иудейству. И он мог уже неоднократно убедиться как из истории, так и теперь из наличной действительности в том, что если сила Божья действует в мире, то именно в народе иудейском.

Вот и в самом Капернауме уже сколько совершилось великих чудес и исцелений, о каких и понятия не имеет миродержавный Рим, где знатнейшие вельможи и сами гордые, обоготворенные народным раболепством, императоры с целью предохранения себя или исцеления от болезней имели обыкновение окружать себя, по саркастическому выражению Тацита, целыми стадами знахарей, халдеев, математиков, астрологов и вообще тех обманщиков и шарлатанов, которые пожинали богатую жатву на ниве римского суеверия, явившегося как жалкая, но неибежная замена полного упадка веры в богов. Какое необычайное движение произошло бы в Риме, если бы в нем появился этот великий Учитель, слово Которого имело чудесную силу исцелять как душу, так и тело. Но языческий Рим, как и вообще языческий мир был недостоин такого Учителя, Который поэтому и не выходил за пределы Своей родной страны. Если же недостоин был даже миродержавный Рим, то конечно смеет ли думать какой-нибудь римский сотник о том, чтобы на него мог обратить внимание этот великий Учитель. Конечно Ему стоило только сказать слово, и его любимый раб, находящийся в предсмертной агонии, был бы возвращен к жизни. Но как обратиться к Нему с просьбой об исцелении, когда Он еще недавно в своей дивно-божественной проповеди на горе прямо говорил: "не заботьтесь!" ибо только язычники предаются всяким заботам и мольбам, забывая или не ведая, что Отец небесный Сам знает, в чем мы имеем нужду.