3

– Шли годы. Мы выпустились из детдома. Я поступила в Тарту, на бесплатное обучение, что вообще было фантастикой. Училась прилежно, Женя с Максом устраивались здесь, в Таллинне. Я моталась туда–сюда, как неприкаянная; каждые выходные приезжала к ним. Макс хотел оставаться наедине, а я не могла оторваться от Женьки, – я натянуто улыбнулась, вздохнула и продолжила, – Мы смотрели фильмы, втроём гуляли по городу, втроём готовили и ужинали, мы практически всё делали втроём. Он учился на парикмахера и решился на дреды, волосы у него отросли до талии на тот момент. Я помню, как помогала ему спутывать пряди, и натирала их воском. Когда я прикасалась к нему, ненароком задевая его кожу, мне казалось это правильным, и я не замечала, что Макс с каждым моим приездом становится всё мрачнее и мрачнее.

– Потом он снял квартиру. Однушку в хрущёвке, простенькую, с ковром на стене и раскладным диваном–книжкой, как в старых советских фильмах. Необходимость видеть Женю отпала, и мы встречались реже. Макс потихоньку оттаял, и снова раскрылся.

– В тот вечер мы смотрели какую–то дурацкую комедию, и Макс постоянно комментировал происходящее на экране. Он не слышал, но видел и показывал жестами свою версию озвучки, хотя отлично читал по губам. Я хохотала, как одержимая, а потом из меня вырвалось: «Женя, перестань». Макс посмотрел на меня, пристально, холодными серыми глазами. Я отшутилась, сказав, что вечно их путаю, но мы оба знали – это невозможно. Несмотря на общие черты лица, одинаковый цвет глаз – они были разные. Джексон с длинными волосами, Макс с короткой стрижкой. Уже поэтому их нельзя было перепутать. Но они были разными и в духовном смысле. Джексон всегда смеялся и шутил, придумывал какие–то приключения, а Макс… Макс был старше на семь минут и старше почти на целую жизнь. Он хотел семью, настоящую, которой у них с Джексоном не было. Он хотел спокойной жизни, – я сделала паузу, а затем продолжила, – Я извинилась, поцеловала его и сказала, чтобы не брал в голову. Он выдавил из себя улыбку, мы в полной тишине досмотрели фильм, и я легла спать.

– Ночью проснулась от холода. Какого–то странного, неестественного. Это был не сквозняк, гуляющий по комнате; а реальный холод. Не знаю, как его описать. Повернулась. Макса на диване не было. Тонкая полоска света горела из ванной. Я отвернулась и снова уснула.

– Утром встала и пошла в ванную, чтобы умыться. Макс встретил меня сидящим на полу, привалившись спиной к унитазу. Глаза уже были стеклянные. По три пореза на запястьях, вдоль вен, – я провела пальцами по рукам, и передёрнулась, – Левая рука меньше пострадала, а вот правой досталось; он был левшой. Я помню это зрелище, никогда не забуду. Кожа, как будто вывернутая наизнанку. Я увидела сухожилия и кусок белой кости внутри. Мясо на человеческих руках, розовое мясо… – я запнулась, потому что к горлу поступила тошнота, а потом перед глазами замелькали воспоминания, воспоминания, воспоминания…

– Что же ты наделал, Максюша, – шепнула я, рухнув на колени, прямо в лужу крови.

– Нет, нет, нет, – срывались слова с моих проклятых губ, – Только не это, нет.

Кровь была густой, липкой, как вишнёвый сироп. В крохотной ванной стоял солоноватый запах смерти.

– Макс, проснись, пожалуйста, проснись, – я подползла к нему, поскальзываясь на липком полу, и потрясла за плечо.

Он не шевелился, был холодным и каменным. Каким же холодным он был…

– Макс… – горло сдавило в стальных тисках, и мой голос куда–то исчез, испарился.

Я открывала рот, но не произносила ни звука. Как будто я внезапно потеряла дар речи и стала немой. Я пыталась сказать ему жестами те слова, которые он должен был от меня услышать, но не успел.

«Макс, мне очень жаль»

«Прости меня»

«Я люблю тебя»