30 минут до центра Чикаго

Репетируем мы в подвале. Через несколько минут я спускаюсь туда под грохот следующей, зажигательной мелодии и бодрый топот двух сотен молодых ног. Она сидит на лестнице, и я завожу её в «музыкалку», где валяются порванные струны, разбитые барабанные палочки и поломанные медиаторы — моим «битлам» завтра предстоит большая уборка.

— Важное, — поворачивается она ко мне, — это то, что я люблю вас, Михаил Аркадьевич. Поцелуйте меня, пожалуйста.

Музыкантов в баре, как это часто бывает, четверо: весёлый вертлявый барабанщик, худосочный певец-гитарист с куцей бородкой, незаметный в углу клавишник и квадратная чернокожая басистка, похожая на мужчину. Обычно они играют «каверы» — вещи известных авторов, но в конце, поздней ночью, обязательно исполняют что-то своё, для души. Все их вещи, похоже, пишет гитарист, и если к этому времени бар наполняется, что бывает перед уикэндом, в зальчике находятся зрители, которые преданно выкрикивают названия его песен. Тогда бородка задирается вверх, её владелец удовлетворённо оглядывается на друзей-музыкантов и пытается как-то пошутить перед исполнением названной поклонниками песни.

Он не всегда понимает эти шутки, наверное, здесь нужно прожить ещё много-много лет, чтобы понимать их все. А народу сегодня по-прежнему мало, и он никак не может решиться. Ну, вот сейчас, сейчас он к ней подойдёт…

Но тут — боже мой, всё пропало! — она встаёт и идёт к выходу, пересекая бар. И посетители за столиками, и кургузый бармен, и грудастая девчонка в коротких джинсовых шортиках, что разносит пиво, — никто, никто не обращает внимания на такую чудовищную катастрофу. Ему остаётся только увлечённо разглядывать потёртую крышку стола и ждать слабого прикосновения воздуха к его разгорячённому лицу в тот момент, когда она проскользнёт мимо.

— Хватит, — негромко говорит она, неожиданно остановившись возле меня, и когда я в смятении поднимаю глаза, то даже в полутьме бара вижу, как заметно мерцают серебристые крошечные осколки прожитых минут в её чёрных волосах. — Теперь я понимаю, что ты тут делаешь целыми вечерами: сидишь, надуваешься пивом и слушаешь свой любимый рок-н-ролл. На большее ты никогда не был способен. Ни извиниться, ни признать свои ошибки… ни в прошлом, ни сейчас. Ладно, пошли домой. Будем считать, что я опять тебя простила, ведь, в конце концов, ты — мой собственный выбор и моя собственная глупость.

Сразу же за дверью резкий, привычный ветер этого привычного чужого города набросится на наши успокоенные лица, но сегодня ему не удастся нас опять разозлить. Ему придётся подождать до следующего раза, и тогда нужно будет решиться и пересечь зал.

Сладкие радости индейского лета

Лето давно закончилось, но даже по вечерам было так жарко, что в аудиториях Трумэн-колледжа продолжали с остервенением дуть неутомимые кондиционеры, создавая комфорт жаждущим учиться. И повод для разговора с миленькой темнокожей соседкой, которую, как оказалось, звали Фабрис, нашёлся быстро:

— Здесь так бывает, — приветливо объяснила девушка в коротком перерыве между лекциями. — Это называется «индейское лето».

Андрей подумал, что там, откуда он, подобное природное явление называется «бабьим летом», но там это вряд ли могло бы происходить в конце октября и сопровождаться настолько резким потеплением.

— Ты где-то работаешь? — спросила Фабрис.

— Работаю, — кивнул Андрей, — три раза в неделю по утрам я считаю деньги.

Она представила себе это так: просторный офис «Бэнк оф Америка» или «Сити», электронные табло с важными алыми цифрами и приятно стрекочущие купюрами умные аппараты. Он — банкир или помощник банкира — сидит с предупредительной улыбкой за полированной панелью банковской стойки, размеренно и чётко совершая необходимые действия. Между блестящими металлическими столбиками, соединёнными чёрной лентой, аккуратно выстроились в очередь к стойке молчаливые посетители. Играет негромкая музыка…

Андрей считал деньги по-другому. Он сидел в грязноватой комнатке, переделанной из кладовки: окон нет, лампа на потолке, стул и исцарапанный стол. Половина комнаты была завалена мешками, а на столе помещался аппарат для подсчёта монет и бумбокс, с орущим Экслом Роузом из «Ганз эн Роузес».

Андрей по очереди засыпал в аппарат содержимое каждого мешка — серебристые квотеры, 25-центовые монеты, которые, проходя через аппарат, ссыпались в другой мешок, стоящий на полу. Аппарат подсчитывал прошедшую через него мелочь и останавливался, когда сумма достигала 250-ти долларов. Мешок с этой суммой нужно было завязать шнуром с этикеткой и, отставив в сторону, продолжать таким же образом подсчёт монет в оставшихся мешках.

Когда все квотеры были посчитаны, Андрей вносил общую сумму в допотопный компьютер и через короткий коридорчик одноэтажного здания и внутреннюю дверь, ведущую в гараж, перетаскивал мешки в багажник машины.