31 августа

Вечером, в своей квартире, опьянев от долгих километров дороги и чувствуя, что глаза ее настолько полны пыли, что она, кажется, уже никогда не сможет их закрыть, Лу приняла ванну, вымыла голову. Фена не было на обычном месте, она поискала его несколько секунд и вспомнила, что убрала его в сумку, приготовленную для побега.

Словно что-то щелкнуло, ее опять охватила тоска, а вместе с тоской — страх, что она сделала именно то, чего не следовало делать, что она оставила за собой следы, белые камушки на дороге.

Ивон приготовил запеканку из макарон.

— А что, если нам переехать? — внезапно спросила Лу. — Такие, как ты, должны жить у моря, ты же бредишь кораблями.

— Да что с тобой? — спросил Ивон, протянув через стол свою ладонь, чтобы коснуться ее руки.

— Ничего, — сказала Лу и убрала свою руку.

*

В понедельник она с огромным трудом заставила себя поехать в Париж. Был ясный погожий день, а перед глазами у нее колыхалось лунного цвета море. Как бы ей хотелось жить другой жизнью, заниматься разведением устриц или варить соль; никуда не ездить — разве что катить на велосипеде по проселочным дорогам и узким горным тропинкам. Никаких тебе полицейских, радаров, фотографов, никаких газет.

Она решила слушать новости только утром и вечером и читать одну газету в день. Ей нужна хоть какая-то передышка. Теперь она почти не сомневалась, что ее найдут. Будь у нее хоть один шанс из ста проскользнуть сквозь расставленные сети, она сделала бы все, чтобы его использовать. Но она не обманывала себя. Больше она узнает или меньше, это уже ничего не изменит.

— Ну что, ты смотрела? — спросила она с ходу, встретившись в ресторане с Мари-Но. — Вслед за Дианой откланялась Мать Тереза. Что за неделя!

Мари-Но пожала плечами:

— Ты просто дура, это не одно и то же.

Мари-Но грустила. Она больше не могла пролить ни слезинки по своей поверженной фее. И понимала, что через две недели окончательно забудет о ней. Так грустят при расставании с чудесной книгой. Ты прожил с ней волшебные часы, но вот все кончилось. Можно, конечно, прочитать книгу еще раз, но прежнего чувства уже не вернешь.

Лу прикусила язык. Зачем было дразнить ее? Мари-Но — ходячее радио, она узнавала новости раньше газет и из крайне надежного источника. Надо быть идиоткой, чтобы испортить с ней отношения.

— Знаешь, — сказала Лу, — в субботу я тоже смотрела похороны. Я смеюсь, как будто мне все до лампочки, но когда видишь этот гроб, эту безумную толпу, невозможно остаться равнодушной.

Мари-Ho только этого и ждала. Все утро она выкладывала сведения, добытые за последние два дня.

Трое фотографов, которые присутствовали при аварии, но не были задержаны, добровольно явились в полицию. Трое новых. Нам еще предстоит узнать много интересного.

Неоказание помощи в такой ситуации карается пятью годами тюрьмы, это считается более тяжким преступлением, чем непреднамеренное убийство. За него только три года. Это правильно. Непреднамеренное убийство — оно и есть непреднамеренное, в нем нет злого умысла. Неоказание помощи — это преднамеренно, понимаешь? Тут не случай, а умысел, сознательное решение. Это ведь подлость, правда?

— Да, конечно, — сказала Лу.

Через неделю Мари-Ho сообщила, что полиция располагает материалами, снятыми камерой наблюдения. Эта камера, установленная на въезде в тоннель Альма, работает безостановочно.

Лу готовилась к этому. Но услышанное так потрясло ее, что, наскоро придумав, будто ей необходимо обслужить новых посетителей, она выскочила из кухни, чтобы никто не увидел выражения ее лица.

Мари-Ho сообщила об этом во вторник, но в среду, крайне раздосадованная, призналась, что на самом деле никакой пленки нет, и объяснила почему. Камера-то на въезде была и снимала безостановочно. Но ничего не записалось. Представляете? Камера непрерывно работает, и дежурный может следить за всем, что происходит. Но ничего не остается, ничего не записывается, знаете почему? Есть какой-то закон, который запрещает запись. Оказывается, записывать нельзя! Закон "Об информационных технологиях и правах личности", так он называется. И если кто-то вовремя не посмотрел на экран наблюдения, все пропало.

В четверг Мари-Ho приободрилась. Одно дело видеокамера, другое — радар. Радар фотографирует. Он для этого и установлен, чтобы фотографировать машины, превышающие скорость. А "мерседес", как известно, скорость превысил. Все это к тому, что уже неделю работа в фотолаборатории кипит днем и ночью.

Почему неделю? Лу не осмелилась спросить. Почему об этом ничего не говорилось в прессе? Если у полиции есть фотографии, почему они хранят это в тайне?

В пятницу все объяснилось. Реальность обескураживала. Вечером тридцатого августа в тоннеле Альма не было никакого радара. Ни постоянного, ни передвижного, никакого. Стало быть, нет и фотографий. Это же надо! В какой бы точке Парижа автомобиль ни превысил скорость, его тут же фотографируют, у полиции куча таких снимков, нет лишь снимка "мерседеса" Дианы.