Алеша обмакнул печенье в чай и откусил, склонившись над чашкой, намокший уголок. Когда он откусил второй раз, кусочек печенинки отломился и упал в чай. Он ложкой выловил его оттуда. Алеша засунул себе в рот еще одну печенину. Он ел быстро и с аппетитом. Часы в прихожей пробили три.
«В шахматы, что ли, сыграем?» — сказал Семен и пересел со своим стаканом на другой конец стола, к окну, где стояла доска. Глаза его покраснели. Дожевывая, Алеша переместился на два стула и сел напротив за белые фигуры.
«Я уже сто лет не играл», — сказал Алеша.
«Неважно».
«Мы никогда еще не играли в шахматы».
«Хм».
«Какое тебе дело, если люди хотят не только масла на хлеб, но и колбасы, а потом и ветчины. Думаешь, твои идеи продлят им жизнь?» — спросил Алеша.
«Как это мои?..»
«Они были и моими».
«Надо сперва подумать, а потом уже и идти. Я сюда».
«Перестань верить, тогда будет лучше. Ты много пьешь».
«Mens sana in corpore sano, mon ange».
«Когда я слушал тебя в университете и после, то мне вдруг стало казаться, что для меня все ясно на этом свете и я знаю, как надо жить».
«Ты забыл. Это наша судьба, здесь ничего не поделаешь».
«Человек должен работать, стремиться к знаниям, образовывать себя, совершенствоваться, как ты говорил, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги. Я тебе верил».
«Мы работали, как волы, как животные, как лошади».
«Как наши предки. Они построили семивратные Фивы, тянули баржи по Волге».
«Мое прошлое ушло. Я не знаю никого, кто не был бы похож на других, ни одного подвижника».
«Счастья у нас в России нет и не бывает, мы только желаем его. Хочешь и дальше желать?»
«Позволь, позволь! Так не ходят. Ну? Куда же ты? А, ну это другое дело».
«Я не хочу, чтобы чувство мое погибло даром, как луч солнца, попавший в яму. Поэтому я больше не страдаю».
«Да брось ты! Наше положение, твое, как и мое, безнадежно, страдаешь ты или нет». (
«Мне кажется, человек должен быть верующим или должен искать веры, должен доверять своим идеям и идеалам, верить в них, иначе его жизнь пуста, пуста…»
«Жить и не знать, для чего… Или знать, для чего живешь, или же все пустяки, трын-трава».
«Такая вот ерунда. Смысл… Вот снег идет. Какой Смысл?»
«Осторожно, конь».
«Я знаю, знаю — вот выпью стаканчик, мой славненький стаканчик, о-ля-ля, жизнь, она, как роза, прекрасна, пока не подохнешь напрасно!»
«Иногда жить чертовски хочется…»
«Ну а если бы начинать жизнь сначала, что бы я изменил? Да, скорей всего, ничего. Может, не женился бы. А что менять-то? Я мечтал о совсем другом мире. Об изменяемом мире».
«Я думаю… Шах!»
«Возьми пешку. Я слышу, как все затихает. Вскоре прекратится всякое движение. А когда наступит полная тишина, то спустя некоторое время начнет грохотать и больше уже не перестанет, бу-у-ум, после тишины бывает грохот. Я — пророк, подумай только!»
«И — шах».
«Парень, да ты…»
«Ты много пьешь».
«Что мне помогает не скучать, так это страдания. Не отнимай у меня моих страданий».
«Шах».
«А так одна только скука».
«Ты невнимателен».
«Нет ничего смешнее часов».
«Куда все исчезло? Где все?»
«Скажи, а я тоже предатель, если моя единственная радость в беззубых челюстях Антоновой?»
«Меня как-то все пугает сегодня».
«Иногда эта мысль бьет меня как обухом по голове».
«Что?»
«Это затишье. Одни только жертвы и деляги».
«Шах. Ты играешь невнимательно».
«В Волгоград, я хотел бы когда-нибудь его снова увидеть, курган, Волгоград».
«Твоя очередь, ходи».
«Я устал».
«Еще три хода, Семен, осталось три или четыре хода!»
«Да брось! Эта проклятая невыносимая жизнь».
«Ты можешь только сюда».
«Я был однажды счастлив, не помню, летом или зимой, в Ленинграде».
«Давай докончим».
Семен опрокинул остаток водки. «В другой раз, Алешенька, в другой раз». Он встал.
«Посмотри-ка сюда, тут же нельзя иначе. — Алеша начал переставлять фигуры, после каждого хода взглядывая на Семена. — Здесь шах, здесь шах, это защищено, смотри, единственная возможность вот здесь. А тут конь…»