Да некому воды крещенской моленной целебной вечной на Руси моей отведать…
Оле!..
Но!.. Но…
Но Бог на Руси ныне ходит со смертью… Лютый…
Но!..
Ангел Бывых Дней!.. Ангеле!..
Я ли зову с берега Тебя?..
Ты ли кличешь меня с вод туманных ледовых со льдов беспробудных плещеевых?..
Ой ли Ангеле?.. ты ли кличешь?..
…церквушка моя заброшенная оставленная колоколенкой звонницей хрустальной от ветра утреннего от снега бегучего зыбко певуче знобко отзывается мается поет?..
Да нет… Да последний звонарь Иван бражник стражник пахарь спит пианый в косой избе своей, а колоколенка в снегах необъятных молчит молчит молчит…
Да только звонарь Иван крестьянин пьяно сонно шепчет в избе бредит мычит: «От смерти да от Бога русский человек только пианством спасается загораживается заслоняется отдаляется… Да ненадолго… Скоро скоро Бог со смертью в избу постучатся!..»
Но кто там ходит хоронится бережется страждет в тумане озера Плещеева?..
Зовет что ли?..Поет ли?.. Шепчет?.. Ласкает?.. Лелеет имя мое на снежных устах своих?..
…Отец Тимофей… Тимофеюшко… Бывый мой…
Возлюбленный недолгий муж… муже мой!..
…Ой… ой… ой… Ты в тумане утреннем знобком стоишь один…
Да холодно тебе… Да пустынно…
…О Боже!..
Ты ль усопшая жена моя Марья Мария Маруся кличешь со озерных дымных льдов меня?..
Чрез года?.. Чрез смерть кончину твою дальную дальную дымную забытую забытую уже?..
О боже… Ой мне!.. Увы мне!..
Ты ли жена моя дальная Мария?.. Ты ли Ангел Бывых Дней явился мне?..
Я знаю тебя Ангеле…
Я ждал Тебя Ангеле…
У тебя очи отечные дымчатые прозрачные, как озера белозерские северные яснодонные…
У тебя очи ивовые вечноплачущие о былом вечностраждущие…
У тебя под очами вечно соль от слез… И она жжет.
Ты ивовый снежный Ангел…
Ты Ангел Ива…
Я стою под снежными дремучими ветвями дланями твоими Ангеле…
Ой человек человече! быстротечный! и что насылают на тебя Ангела Бывых Дней?..
…И отец Тимофей бывший священник церкви Пресвятой Богородицы стоит в утреннем тумане звездистом снежном инее и вопрошает…
И мечется…
И снимает с головы своей тихой кроличью побитую потертую шапку и волосы власы богатые долгие снежные жемчужные рассыпаются по плечам его вольным по ватнику его темному…
И отец Тимофей стар, а власы его молоды льняные жемчужные и они светятся в утреннем сизом тумане тумане тумане…
И тут находит наступает сеется веется сыплется от озера Плещеева от льдов от прорубей его млечное игольчатое искристое алмазное облако рассыпчатое как орловское яблоко и скрывает забирает берега утренние…
И течет по власам по устам по очам Тимофея…
Мга… мгла… туман…
…спит зимняя земля моя…
…спит зимняя Русь моя… Да!
А Ангел Бывых Дней уже уже уже кличет из тумана: Отец Тимофей… Возлюбленный муж муже мой…
Не спит он Ангел Бывых Дней. Не спит… Бессонный он… Оттого и глаза у него отечные усталые недреманные бездонные колодезные…
…Тимофеюшко… Муже возлюбленный мой…
…Жена жено моя Мария усопшая дальняя моя…
Ты пришла?.. Ты стоишь на льдах на полыньях Плещеевых в плисовом полушубке молодая ярая… ты стоишь улыбчивая ты манишь манишь манишь меня?..
Нет! нет! нет!..
Ты усопшая — ты не манишь, ты машешь из тумана мне рукавами веселыми сарафанными широкими русскими, ты снимаешь плисовый узкий бедный полушубок и стоишь в богатом кумачовом русском переславльском забытом сарафане нашем…
Ты не манишь усопшая — ты машешь полнотелыми лебедиными молодыми молодыми дальными молочными руками руками руками…
Мария! Мария! Мария!..
А ведь я забыл тебя, жена моя…
…Тимофеюшко возлюбленный муже мой… Знаю знаю…
Оттого и являюсь из Плещеевых рождественских туманов…
Оттого и маюсь и поджидаю на полыньях на прорубях январских…
Оттого и плисовый полушубок снимаю…
…хладно!..
Ай где молодые январи наши наши наши?..
Ай где проруби рождественьские кипящие наши?..
…Мария Марья дочь пьяного глухого звонаря Ивана беглянка крестьянка а мы в полях в снегах во льдах Плещеевых рождественьских бежали а мы соединяли руки уста зубы языки души наши наши наши а мы соплетались телами первозданными в снегах постелях декабрьских…
Айда!.. Бежим!.. Ликуем!.. Царим! Лежим во снегах!..
Ай ли!.. Ой ли!..
Помнишь Марья?..
И мы на колокольне глухой от людей прятались и там лежали… Витали…
И только колокол на нас глядел одичало одноглазо…
…снимал сбирал сбивал с тебя плисовый полушубок а я разрывал сарафаны податливые а я девичьих первозвонных сосков почек эавязей бутонов лазоревых дымчатых губами терпкими хмельными медовыми касался…
А окрест Русь ледовая стояла…
А окрест воды ледовые стояли…
А окрест дерева ледовые стояли…
А в твоих сосках почках завязях уже весна копилась стояла расцветала…
А уже твои девичьи лазоревые деревья дерева кусты жасмина алые шиповники расцветали в сарафане!..
Ай ай ай Мария… ай дерева кусты ясмина алые шиповники лазоревые дальные дальные дальные…
Да куда вы?.. Куда вы?..
А потом ты пришла тайно в притвор предхрамие церквущки моей и взяла мою руку и повела ее тихо молчно радостно за свои сокровенные сарафаны по грудям спелым возжидающим разлившимся, как две довременные реки в половодье…
И повела руку мою по животу чреватому живому куполу храмову…