33 простых способа создания зон здоровья и счастья у вас дома и на даче

Алтайские лошадки — очень милые, тихие и спокойные; но тот, кто не умеет ездить верхом, все равно испытывает адовы муки, взгромоздившись на этих животных. Это я говорю со всей ответственностью попробовавшего: в тот раз я сидел в седле впервые в жизни, и мне казалось, что подо мной не маленькая ласковая длинногривая лошадка, которая еще недавно аккуратно брала с моей ладони сахар, а необъезженный мустанг, роковым ветром занесенный на Алтай из диких прерий и считающий меня ковбоем-профессионалом. Нет, моя лошадка не брыкалась, она смиренно несла меня по горной дороге; но я чувствовал себя очень неустойчиво и от всего сердца завидовал Мишелю, Насте и Алексии, которые весело болтали с Бернечеком и явно радовались тому, что я ощущал как пытку. Вскоре у меня затекла спина, устали ноги, а уж как было больно ягодицам — не описать словами! Постепенно меня начало подташнивать, разболелась голова — в общем, я мечтал только об одном: поскорее слезть с лошади, а дальше — будь что будет, дойду как-нибудь. Но я упорно держался в седле, сконцентрировавшись на том, чтобы не упасть.

Мессинг наконец обернулся ко мне и спросил удивленно:

— Что с вами, Рушель?

Этого момента я боялся — признаваться в своей слабости совершенно не хотелось.

— Да так, устал что-то.

Теперь на меня сочувственно смотрели и девушки, и Бернечек.

— Все ясно, — протянул Мессинг, а я подумал раздраженно:

«Ага, конечно, ясно ему, как же! Оказался бы в моем положении. Тогда, возможно, и понял бы, а так — где ему! Ведь известно, что никому не дано разделить боль другого человека».

— Рушель, ну зачем же вы терпели! Почему сразу не сказали, что раньше никогда не сидели в седле! В этом нет ничего позорного, мало ли кто чего раньше не делал! Я же в силах вам помочь!

И Мессинг начал проникновенно читать:

От ревущих на стенах зеркальных реальных почти отражений
Отторгается что-то вдоль книг постоянно и звонко жужжащее.
Это сны и видения. Понять красоту или боль отторжения
Означает для многих постичь эту душу зачем-то нелепо визжащую.
Красотою обнять этот мир и наполнить пределами истин
Может тот, кто способен до срока пройти в неподвижное
Состояние, в котором расслабленность тронутой инеем мысли
Убегает куда-то чуть дальше от неба. Вообще-то здесь выжили
Даже те, кто уже не мечтал о рассудке за этими гладкими снами,
А хотел только видеть глубины своей или даже чужой одиозности.
Заполняется век от иного столетия пустыми до гнева словами.
Растворяется градус эпохи. Теперь уж за ветхою прозою
Не увидеть того, что легко проходило и даже страдало
Мимо этих витрин и какого-то в лес убежавшего в радости праздника.
День опять растворился в себе до конца. Было как-то так мало
Этих скользких минут. И казались такими излишне прекрасными
Сны проглоченных знаний. Иное сердилось за этим дыханием болото.
Пробегали часы непонятно откуда бредущими в прежние годы сознаньями.
Город спал, растворяя в себе эти речи попавших в сухую струю идиотов.
Город жил, ибо верил в свободу за этими ветхими зданьями.

Буквально с самых первых строк я почувствовал облегчение, а концу стихотворения распрямил спину и даже смог оглядеться. Тошнота и головная боль прошли, как будто их и не было, а милая лошадка показалась мне доброй подружкой юности, а не бешеным мустангом. Как здорово было ехать верхом, ощущать свое единство с живым существом, настоящую дружбу, если не родство!

— Мишель, что это было? Нет, я узнал манеру письма Лебелянского, но…

— А раз узнали, Рушель, то значит, поняли, что благодаря звуковым вибрациям стихов вибрации вашего организма настроились на вибрации организма вашей лошади. Теперь ваши тела превосходно понимают друг друга.

— Что же получается, Лебелянский написал стихи на все случаи жизни?