33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

На Биржевой улице извозчик Кузьма остановился у третьего дома от синагоги, маленького домика с садом, непонятно как сохранившегося среди недавно построенных больших доходных домов. Он подошёл к калитке, отворил её и ушёл. Через несколько минут вернулся и спросил:

– Вам сколь?

– Четверть, – сообразил Сорокин, он знал, что запас никогда не помешает.

Кузьма приблизился к Сорокину и тихо сказал:

– Сучок, вашбро, ей-ей, сучок, такая сивуха без чесноку или луку в глотку не полезет, да сала бы вам или колбасы с горчицей!

У Сорокина дома, само собой, было пусто, и он согласно кивнул.

Дома Михаилу Капитоновичу стало скверно – пыли почти не было, только тонким, малозаметным слоем она лежала на поверхности стола и на комоде. Так же как при Элеоноре, висели белые занавески на окне, лежала белая салфетка на столе и в углу валялась фляжка, которую он по пьяному делу, когда, проводив Элеонору, возвратился в Харбин, со зла швырнул в угол, допив, а она не разбилась. Михаил Капитонович поднял, открыл пробку и понюхал: из фляжки пахло виски – тем. В нём поднялась такая злоба, что он захотел выкинуть фляжку на улицу, но вдруг передумал и с сардонической улыбкой стал наливать плохо очищенную, с сильным сивушным запахом жидовскую водку. «Произведена холодным способом могилёвскими евреями!» – вспомнил он фронтовую истину германской кампании.

Вся четверть во фляжку не вошла, он взял со стола белую салфетку, смочил её сивухой и стал протирать комод и стол: «А надо бы ещё и подоконник, и полы бы помыть не мешало…» Наконец, как ему показалось, он стёр дух Элеоноры, налил стакан, крупно нарезал чесночной колбасы, отломил кусок хлеба и выпил. Его чуть не стошнило, но он внюхался в хлеб, чёрный, настоящий, свежий и пахучий, и вдогонку налил ещё. «Неужели забыл про табак!» – с ужасом подумал он и вспомнил, что в комоде Элеонора раскладывала по сигарете в каждом ящике от моли. Он стал искать – сигареты были, он закурил. И стал вспоминать: обоз, Огурцов, фляжка, тиф… возвращение Элеоноры и встреча в тёплой компании в ресторане «Модерна», их первый танец…

«А всё-таки слова были неподходящие – не те…» – подумал он про песенку «Шёлковый шнурок».

«Шёлковый шнурок» он часто вспоминал на китайской войне. Иногда в затишье он видел себя висящим на шёлковом шнурке. Когда по первости образ повещенного себя, то есть повесившегося Сорокина, стал приходить ему в голову, он почему-то представлял, как Элеонора получает письмо от Ива нова, а от кого же ещё, и жалеет о том, что сделала, даже рыдает и заламывает руки. Потом он понял, что образ висящего Сорокина – это слишком по-русски и ещё более по-русски – это Элеонора, заламывающая руки, тогда он хмыкал и пытался думать о чём-то другом. Однако, когда в очередной раз он начал играть в эту игру с «шёлковым», или, как он стал его называть «чёртовым» шнурком, он понял, что заигрался и надо или бросить это дурное дело, или исполнить его, потому что, как оказалось, в своей не очень долгой жизни ему не о чем вспоминать.

Сорокин блуждал пьяными глазами по потолку и стенам и не находил места, где он мог бы привязать шнурок, чтобы повеситься. И заснул.

Михаил Капитонович проснулся бодрым, он даже удивился. Водка ничем о себе не напоминала, оказалась, что она хорошая. На столе лежала полная фляжка, и в бутылке осталось ещё много. Сорокин даже помотал головой, голова не болела и нисколько не шумела. Он почистил зубы, вскипятил воду, побрился, с омерзением оделся в то, в чём приехал, но он знал, что сейчас он пройдётся по магазинам, купит всё новое, найдёт Мироныча, отпарится в бане и тогда переоденется. Тогда можно будет являться к начальникам. По опыту он знал, что легко казнить униженных, бедных и больных оборвышей, какими были русские солдаты и офицеры в китайской армии, и сложно это сделать с человеком, если тот выглядит достойно. Михаил Капитонович даже обнаружил одеколон, один из тех, что когда-то забраковала Изабелла. Запах из флакона ничуть не изменился.

Он спустился на улицу и, ни о чём не думая, направился к вокзалу. На привокзальной площади он снова увидел Кузьму и помахал ему. Кузьма шустро развернулся и подъехал к Сорокину.

– Куда изволите, вашбро!

Сорокин улыбнулся ему и махнул рукой:

– На Китайскую!

– А куда ж ищё? Конечно, на Китайскую!

Сначала Сорокин посетил мануфактурный магазин «Лондон», в котором продавали готовое платье. После «Лондона» он позволил себе выпить чашку кофе в «Модерне». В ресторане он сел за столик, за которым был с Элеонорой. За кофе он понял, что все воспоминания – собачья чушь, что прав Штин, утверждавший, что, если Господь Бог даровал жизнь, значит, надо жить. Только он чувствовал себя немного смущённо, потому что надо было сначала всё же выпариться, а уже потом одеваться в новое. Ему даже показалось, что официант от него немного повёл носом.

«А чёрт с ним, – подумал он, – всё равно – помывка неизбежна. А когда я сюда же приду ужинать, пусть морщится, быдло, чёрная кость, подлое сословье!»