33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

«Богато! – подумал Сорокин. – Что-то не очень похоже на «кукушку»!» Он остановился и не знал, куда идти, но стоял недолго и пошёл наверх по лестнице. Во втором этаже тоже был коридор во всю длину дома, с ковровой дорожкой, пальмами, картинами и дверями. Он толкнул ближнюю и оказался в маленькой кухоньке или сервировочной. На столе стояла бутылка водки «Антипас» № 50 рядом с большой супницей, накрытой крышкой. Михаил Капитонович сбросил кожу́х в углу и открыл крышку супницы: в ней был хлеб, колбаса и пахло чувствительно.

«Пить не буду! Без Мироныча! А хлеба-колбасы – съем!» Он нарезал бутерброд и пошёл осматривать «кукушку». За каждой дверью была комната с широкой кроватью, ширмой и будуаром. Комнаты отличались друг от друга только расцветкой обоев, ширм и покрывал на кроватях. В конце коридора в последней комнате направо, кроме кровати, ширмы и будуара был камин. «Каминная!» – подумал он и пошёл в другой конец коридора. Там симметрично каминной тоже была дверь, он открыл её. Обстановка этой комнаты отличалась. Во-первых, комната была не одна: ещё была боковая дверь, незакрытая. Михаил Капитонович огляделся: слева стоял шифоньер, рядом секретер, в углу кресло, справа дверь в примыкавшую комнату. Сорокин встал как вкопанный – над секретером висела в резной рамке фотография Доры Чуриковой – она была сфотографирована в этой комнате, сидящая в глубоком кресле, модно одетая и красивая.

«Вот это «кукушка»! Ещё неизвестно, кто тут ку… – подумал он и услышал, как внизу стукнула дверь и по коридору пошли шаги, – кушка! Ку-ку!!! Чёрт! Кто?» – подумал он и вышел из кабинета Доры Михайловны.

– Вот, дорогой Михал Капитоныч, и не знаю, пить с тобою или не пить! Помнишь, как на войне… вновь прибывшие, особенно офицеры, молодые… пополнение… так и нет желания с ними дружбу заводить!.. Кого завтра из них убьют! Все хорошие, а завтра – мертвяки! Я што думаю. – Мироныч налил водки и поднял лафитник. – Во-перьвых, Капитоныч, што ты остался живой! Ныне! Тут нету выбора – вижу тебя в живых… Прими мои поздравленьица! А теперь давай думать, как от Номуры уберечься! Горько это всё, а не плакать же! Он с твоею особой и Ма Кэпин на пару с ним потеряли лицо! Знаешь, что – это?

– Слышал, но точно не знаю…

– Это когда китаец, а пуще того японец терпит какой-либо позор от неисполненного своего обещания или когда их кто-то объегорит! Понятно?

Понятно было не очень, однако Михаил Капитонович кивнул.

– Ну, они же сказали тебе тогда, сколько уж годов прошло, а всё помнят, мол, отдыхай до завтра, а завтра мы твою судьбу решим, а ты не стал дожидаться и подался к Нечаеву!

Сорокин слушал.

– Ты и вправду убил корейца-вышибалу в публичном доме, там в Дайрене. Я сам ездил и у свидетелей всё выспросил. Ты расстроенный был чем-то, догадываюсь чем, и, когда он тебя за шиворот ухватил, ты стал его бить, а он нож достал, да на него же и напоролся… Он на тебя полез, не знал ведь, с кем дело имеет, што сколь фронтов прошёл и за себя постоять умеешь! Корёзу этого не жалко, сам напросился, да и много их, как собак нерезаных, японцы их без счёту жизни лишают, а японцы их терпеть не могут, и им только на радость, што какой-то русский кого убил, а Номуре это и вовсе на руку было… ежели человек ошибается, то с ним потом легче разговаривать… Теперь понял?

Теперь Сорокин всё понял.

– Значит, он всего-то собирался меня вербовать?

– А ты бы и вербовался, всё одно на них работаем, вербованные или на контракте! А теперь не знаю… много нервов они на тебя извели с Макакиным, и Хамасов ещё – их подпевала, даром што наш – россейский… Вот таких гнусов топтать надо, без всякого сожаления… А тут, как губернатора Чжан Цзолиня взорвали, японцы, так много чего изменилось… Теперь Номура и есть главный полицейский в городе, вроде в тени, а все на поклон к нему ходят, и сынок убиенного, молодой Чжан Сюэлян, совсем под япошей лёг! Малый хваткий, а китайцы всегда чуют, с какой стороны ветер сильнее дует, и туда и клонятся, это у них понятие такое есть – крепость бамбука! Щас на дворе 1928 год, уже самый конец, а помяни моё слово, немного лет пройдёт, и японцы тут будут полными хозяевами! Так што как-то надо придумать, штобы ты пришёл к ним с повинной головой, мол, отработаю! Об этом покумекать надо! А этот дом-то знаешь чей?

– Знаю, – ответил Сорокин.

– Походил, поглядел?

– Да!

– Вот, хоть и считается, что это «кукушка» харбинской полиции, а по правде это полное владение Номуры, потому тебя сюда и привёз, что везде он будет искать, только не здесь, если только Дора сюда не заявится! Да ты ведь её знаешь!

Сорокин кивнул.

– Вот, а если заявится…

– Я с ней поговорю…

– Так, так, так! – Мироныч поднял палец. – Это, промежду прочим, хорошая мысль! Может, привезти мне её сюда?

– Привези!

– А давай так и сделаем! Она для Номуры теплый бочок для ночного обогрева, а ночная кукушка, как известно, дневную всегда перекукуёт!

Когда Мироныч уехал, Михаил Капитонович выбрал для ночлега каминную.

Трое суток Сорокин никуда не выходил. На четвёртые, в сочельник, приехал Кузьма и привёз еду. Он приехал возбуждённый.