3534706f9643da0e9e72f9f460521f77

Начался третий куплет: «Ну вот и всё…» …

17-летняя Софа всё «пялилась» на меня. Из глаз её текли ручьи слёз.

15-летняя, помаявшись, всё же решила нас покинуть.

Она вскочила с дивана и на ходу закатываясь истерикой выбежала из комнаты. За ней вслед бросились две

плачущие подруги…

Плакала мама… Сидел грустный Сева… Стоял и ох***ал Яков Моисеевич… Видя это вселенское горе

заплакал и 10-ти летний мальчуган…

Начался припев.

17-летняя вылупила свои лупоглазые глазищи на меня ещё больше…

Заплаканная и не давно вернувшаяся 15-летняя сестра, вытирала град слез рукавом и сморкаясь пыталась

посмотреть в мою сторону.

Яков Моисеевич, не много выйдя из ступора успокаивал малыша и всё твердил шёпотом:

«Ну как же это?.. Что это?.. Как же так?..»

На меня смотрели все… Все!.. Все в слезах и соплях, все с красными лицами и все рыдающие.

Под конец песни зашли две «дезертирши». На их беду начался припев и как только они его услышали, сразу

же заревели опустив головы и обнявшись застыли в дверях.

Не плакала только домработница, потому, что во время «сеанса», куда-то уходила из комнаты, а теперь

вернулась услышав, что рядом произошёл апокалипсис, люди кого-то оплакивают. Она не по доброму стала

рассматривать меня, таким пезрительным взглядом, каким вероятно Ленин смотрел на буржуазию. Голова

домработницы, словно орудия главного калибра линкора, перемещалась, то глядя на девочек, то на маму, то

она меня. Взгляд при этом был пропитан праведным гневом. Во взгляде этом явно читалось: «Как бы

раздавить это ядовитое насекомое, которое устроило тут потоп.»

А вокруг было вселенское бедствие. Произошла трагедия грандизных масштабов. Люди плакали.

«Да… Старой закалки тётя. Ничем такую не пронять. Такая и коня на скаку остановит и в горящую избу

войдёт, причём несколько раз подряд.» — размышлял виновник «торжества», находясь под пристальным

взглядом артиллерийских систем вражеского корабля — «Тирпиц».

Песня закончилась. Я сидел неподвижно как сфинкс.

Тёмные очки, руки на подлокотниках кресла, ноги на ширине плеч.

Я сидел, а вокруг меня было горе.

Кроме домработницы, все остальные женщины плакали навзрыд.

Только что, на наших глазах, столкнулось несколько галактик… Миллиарды триллионов погибших…

Вселенная почти уничтожена… Абсолютно ясно, что кому-то — это ужасное бедствие нужно оплакать…

Через всхлипы и сопли, плач и истерики, 17-летняя дочурка с бездонными лупоглазыми глазищами из

которых лились потоки слез прошептала, обращаясь ко мне:

— Как ты мог?! — И смотря на меня «через меня» куда-то в «грядущее», обречённым голосом прошептала

ещё раз: — Как ты мог?!

— Прости, — просто сказал я, а девушка обвила голову руками и завыла…

Горе было всемерным!..

[8]

* * *

Всю эту апокалиптической трагедию прервал голос домработницы:

— Так!.. — злобно произнесла она, выискивая виновника и вероятно раздумывая: «Кого бы порвать, как

тузик грелку?». Не найдя явной опасности в моём лице, она, всё же не хорошо глядя на меня, отобрала у

Моисеевича ребёнка, ещё раз оценила обстановку, «хмыкнула» и удалилась, уводя за собой маленького сына

худрука, хлопнув на прощание дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка.

Это дейсто не много всех привело в чувство, и они поняли, что на Земле умерли не все. Ещё не всё

потерянно и быть может больше никто не умрёт… Появилось солнце, а с ним и надежда. Жизнь начала

возвращаться на планету и в частности в отдельно взятую квартиру.

Затем 15-летние, куда-то ушли и вернулись через минуту с раскрасневшимися лицами, красными и мокрыми

глазами, а также с тетрадями и ручками. Подойдя ко мне, дочь Моисеича сказала:

— Раз стихи нельзя, Саша, а можно Ваш автограф?.. И… давай дружить?

Я написал: «Красивой девушке Аде от Саши-Александра на долгую память.»

Тут же подбежали подруги. Крича:

— И мне, и нам, и нам… — они обратились ко мне с той же просьбой о автографе, которую я

незамедлительно удовлетворил.

— Какие у тебя прекрасные песни, — сказала жена худрука вытирая слёзы, когда я подписывал ей листок с

пожеланиями успехов и счастья в личной жизни.

— Так… девушки всё! На сегодня хватит слёз! Всё! Идите к себе в комнату. Нам нужно поработать. Мы тут

эти песни сейчас обсудим с автором… Всё девушки, расходимся, — поступившись «демократическими

ценностями» начал разгон санкционированного митинга Яков Моисеевич. — Софа, Софочка успокойся…

Софочка. Иди с мамой… Эээ… Валерьянки наконец выпей. Ну нельзя же так переживать…

— Софа, — сказал я девушке, ковыляющей к дверям, как подбитый в бою робот или, как только что

откопавшийся зомби. — Извини.

Та, не оборачиваясь лишь мотнула головой, вновь заревела и словно зомби вышла из комнаты.

Мама быстро вскочила, глянула на меня как на врага народа № 1, поджала губы, глянула на мужа, вытерла

платком уголки глаз и вышла за своей доведённой до отчаяния дочуркой.

* * *

— Саша. Я должен знать, что у вас с Софой!.. У вас что, что-то было? — он смотрел на меня и не верил, что

это произнёс. — Что было? Роман?! Скажите мне Саша! Это очень серьёзно! Моя девочка страдает! Вы

должны мне всё рассказать! Дело в том… Дело в том, что у нее случился разрыв с её другом, с которым они