40 австралийских новелл

Ей стоило немалых трудов отвоевать себе воскресенья, но она была тверда как сталь. По воскресным дням весь городок охватывало веселое оживление — с гор подъезжали автомобили, к острову ходил катер, приезжие компании кипятили чай в зарослях кустарника; на пляже среди девушек и юношей, бронзовых от загара, как-то меньше бросалась в глаза темная кожа Рози, зато становилась заметнее ее живость и стремительная грация. Заплыв далеко, она подстерегала большую волну и взмывала на самый ее гребень, запрокинув голову и раскинув руки, как резная статуя богини на носу старинного корабля.

Та же гордая уверенность была у нее и в обращении с людьми.

— Не пойму, что с ней стало, с этой девчонкой, — говорила миссис Кафферти мужу. — Ходит задрав нос, ни на кого не глядит.

— Подрастает, — ухмылялся муж. — Во вкус входит.

Он был доволен, что она подрастает: значит, на нее можно переложить больше дел в лавке, а он сможет без помехи возиться со своими бобами и помидорами. Но жена его при всей своей лени и равнодушии относилась к этому не столь беспечно. Подумать, такая своевольница, никаких замечаний и слушать не желает, все бегает по пляжу в лифчике и трусиках! — Она вспоминала сестер Рози, как они, бывало, с наступлением сумерек выходили из своего жилья, бросая полные ненависти взгляды на встречных женщин, а стоило показаться мужчине, как темные глаза их теплели, загорались любопытством, лучились звериным лукавым обаянием.

Сколько забот взваливаешь на себя, когда берешь на по печение Молодую девушку, особенно если в жилах ее течет дикарская кровь!

Но, к счастью, старухе нечего было беспокоиться — Рози не очень-то обращала внимание на мальчишек. Была в ней спортивная суровость, внутренняя жестковатость. Весь избыток энергии она тратила на то, что плавала без устали, помогала мужчинам выгружать с парохода товары для лавки или носилась по всему мысу на пони, который уже становился маловат для нее.

В те дни прибрежный район быстро рос и развивался — от железной дороги прокладывали новую магистраль, среди зарослей банксии вырастали домики с красными крышами, и на склонах холма, спускавшегося к отлогому берегу, возились со своими рулетками землемеры, разбивая каждый свободный кусок земли на крошечные участки. Всякий раз летом Мортон придумывал какую-нибудь новую затею, чтобы привлечь побольше курортников, — то устраивал карнавал на воде, то перекрашивал в другой цвет зал в городском клубе и открывал там школу бальных танцев, то выкорчевывал в устье ручья заросли лантаны и сажал там норфолкские пинии. Он сердито косился на серебристый дуб, кривой и погнувшийся от ветра. Но срубить дуб — значило оскорбить чувства местных жителей, и тут уж ничего нельзя было поделать. А может быть, все-таки можно? Ведь прошло уже десять лет и в городке почти не осталось людей, при которых он был посажен. Правда, остались Кафферти. И Рози.

Несмотря на то, что Рози стала колкой и острой, словно стальной клинок, к ней относились еще лучше, чем прежде. Все видели в ней главное лицо в лавке. Она умела угодить каждому покупателю, начиная от скромных туристов, разбивавших палатки у ручья, и кончая важными и придирчивыми курортниками, селившимися в городке. Если в заказах, которые рассылали из лавки на грузовике, чего-нибудь недоставало, то Рози сразу же можно было вызвать по телефону — она всегда была на месте, расторопная, готовая помочь.

— Как же, миссис Уинтон, непременно. Да, конечно. Будьте спокойны, все сейчас же вам будет доставлено. Если через полчаса грузовик не вернется, я сама вам все привезу.

В каждого она умела вселить уверенность, что только о том и думает, как бы ему угодить.

Боба Кафферти, который потерял работу на складе и теперь отсиживался дома, происшедшая в ней перемена совер шенно ошеломила. Он слонялся по лавке в спортивном костюме, с неизменной сигаретой в углу рта и, глупо ухмыляясь, наблюдал за девушкой: смотрел, как покачивались ее узкие бедра, когда она выбегала к автобусу за почтой, как мелькали ее смуглые гладкие ноги, когда она вспрыгивала на стремянку, чтобы добраться до верхней полки, как она встряхивала головой, отбрасывая со лба темные волосы. Когда-то он отказался сидеть с ней за одной партой, а теперь от одного движения ее плеч под легким платьем вся кровь бросалась ему в голову. Он не отходил от нее и по вечерам, когда, окончив работу в лавке, она стояла, прислонившись к столбу веранды, и сквозь вечернюю мглу смотрела на залив.

— Черт возьми! Как ты стала нос задирать, Рози! Ты теперь совсем другая. А помнишь, плавала голышом вместе с другими вашими ребятишками?

— Слушай, ты эти шутки брось!

— Какие же это шутки? Я и сам порой купался без всего.

— Да, а однажды искупался во всем!

— Да ну, не злись, Рози; вечно ты меня этим попрекаешь. Просто я вспомнил, что ты из воды не вылезала. Не зря говорили, что ты не хуже рыбы плаваешь.

— Что ж, тебе лучше знать.