40 дней Кенгира

 Что оставалось им? Верить обещаниям? Снова обманут, это хорошо показали рабовладельцы вчера, да и раньше. Стать на колени? Но они все годы стояли так и не выслужили милости. Проситься сегодня же быть наказанными? - но

 наказание сегодня, как и через месяц свободной жизни, будет одинаково

 жестоко от тех, чьи суды работают машинно: если четвертаки, так уж всем

 вкруговую, без пропуска.

 Бежит же беглец, чтоб испытать хоть один день свободной жизни! Так и эти восемь тысяч человек не столько подняли мятеж, сколько бежали в свободу, хоть не надолго! Восемь тысяч человек вдруг из рабов стали свободными, и предоставилось им - жить! Привычно ожесточенные лица смягчились до добрых

 улыбок.4 Женщины увидели мужчин, и мужчины взяли их за руки. Те, кто

 переписывались изощрёнными тайными путями и никогда не видели друг друга -

 теперь познакомились! Те литовки, чьи браки заключали ксёндзы через стену,

 теперь увидели своих законных по церкви мужей - их брак спустился от

Господа на землю! Сектантам и верующим впервые за их жизнь никто не мешал собираться и молиться. Рассеянные по всем зонам одинокие иностранцы теперь находили друг друга и говорили на своём языке об этой странной азиатской революции. Все продовольствие лагеря оказалось в руках заключённых. Никто не гнал на развод и на одиннадцатичасовой рабочий день.

 Над бессонным взбудораженным лагерем, сорвавшим с себя собачьи номера, рассвело утро 19 мая. На проволоках свисали столбики с побитыми фонарями. По траншейным проходам и без них зэки свободно двигались из зоны в зону. Многие надевали свою вольную одежду, взятую из каптерки. Кое-кто из хлопцев нахлобучил папахи и кубанки. (Скоро будут и расшитые рубашки, на азиатах -

 цветные халаты и тюрбаны, серо-чёрный лагерь расцветёт.)

 Ходили по баракам дневальные и звали в большую столовую на выборы Комиссии - комиссии для переговоров с начальством и для самоуправления (так

 скромно, так боязливо она себя назвала).

 Её избирали может быть на несколько всего часов, но суждено было ей стать сорокадневным правительством кенгирского лагеря.

 Если б это всё свершилось на два года раньше, то из одного только страха, чтоб не узнал сам, степлаговское хозяева не стали бы медлить, а отдали б известный приказ - "патронов не жалеть!", и с вышек перестреляли

 бы всю эту загнанную в стены толпу. И надо ли было бы при этом уложить все

 восемь тысяч или четыре - ничто бы в них не дрогнуло, потому что были они

 несодрогаемые.

 Но сложность обстановки 1954 года заставляла их мяться. Тот же Вавилов и тот же Бочков ощущали в Москве некоторые новые веяния. Здесь уже постреляно было немало, и сейчас изыскивалось, как придать сделанному законный вид. И так создалась заминка, а значит - время для мятежников

 начать свою независимую новую жизнь.

 В первые же часы предстояло определиться политической линии мятежа, а значит бытию его или небытию. Повлечься ли должен был он за теми простосердечными листовками поверх газетных механических столбцов: "Хлопцы, бейте чекистов"?

 Едва выйдя из тюрьмы - и тут же силою обстоятельств, военной ли хваткой, советами ли друзей или внутренним позывом направляясь к

 руководству, Капитон Иванович Кузнецов сразу, видимо, принял сторону и

 понимание немногочисленных и затёртых в Кенгире ортодоксов: "Пресечь эту

 стряпню (листовки), пресечь антисоветский и контрреволюционный дух тех, кто

 хочет воспользоваться нашими событиями!" (Эти выражения я цитирую по записям

 другого члена Комиссии А. Ф. Макеева об узком разговоре в вещкаптёрке Петра

 Акоева. Ортодоксы кивали Кузнецову: "Да за эти листовки нам всем начнут мотать новые сроки".)

 В первые же часы, еще ночные, обходя все бараки и до хрипоты держа там речи, а с утра потом на собрании в столовой и еще позже не раз, полковник Кузнецов, встречая настроения крайние и озлобленность жизней, настолько растоптанных, что им, кажется, уже нечего было терять, повторял и повторял, не уставая:

 - Антисоветчина - была бы наша смерть. Если мы выставим сейчас антисоветские лозунги - нас подавят немедленно. Они только и ждут предлога

 для подавления. При таких листовках они будут иметь полное оправдание

 расстрелов. Спасение наше - в лояльности. Мы должны разговаривать с

 московскими представителями как подобает советским гражданам!

 И уже громче потом: "Мы не допустим такого поведения отдельных провокаторов!" (Да впрочем, пока он те речи держал, а на вагонках громко целовались. Не очень-то в речи его и вникали.)

 Это подобно тому, как если бы поезд вёз вас не в ту сторону, куда вы хотите, и вы решили бы соскочить с него - вам пришось бы соскакивать по

 ходу, а не против. В этом инерция истории. Далеко не все хотели бы так, но

 разумность такой линии была сразу понята и победила. Очень быстро по легерю

 были развешаны крупные лозунги, хорошо читаемые с вышек и от вахт:

 "Да здравствует Советская Конституция!"

 "Да здравствует Президиум ЦК!"

 "Да здравствует советская власть!"

 "Требуем приезда члена ЦК и пересмотра наших дел!"

 "Долой убийц-бериевцев!"

 "Жёны офицеров Степлага! Вам не стыдно быть ёенами убийц?"