40 градусов

Дядя Витя уже отирался у стола. Это был маленький, невзрачный человечек с оттопыренными ушами. На нем колоколом висел мятый, но чистенький пиджак, из-под которого неярко синели тренировочные штаны с пузырями на коленях. Я подобрался поближе, прошелся несколько раз, присмотрелся, принюхался. Клиент держался бодрячком, пах неявно и невнятно, ведь нельзя же человеку совсем ничем не пахнуть. Любой медэксперт заключил бы, что дядя Витя был в ту минуту кристально, стопроцентно, невероятно трезв.

Мы уселись за стол.

– Виктор, – церемонно представился он даме слева.

– Витя, – пожал он мне руку и сноровистыми движениями наполнил тарелку близлежащей снедью. Затем потянулся к бутылке.

Я немедленно пресек это поползновение и взял инициативу в свои руки. Недрогнувшей рукой наполнил дядивитину рюмку наполовину. Снял реакцию. Из кругленьких, с копеечную монетку, глазок соседа проливался невинный, хрустальный свет.

Тем временем скалоподобная женщина-тамада начала первый тост. Она вкратце описала добродетели жениха и невесты, обрисовала обстоятельства их знакомства и крупными мазками обозначила глубину их взаимной любви. Всем не терпелось выпить, и речь тамады пару раз прерывали овациями. Однако женщина-скала методично продолжала восхвалять брачующихся.

Наконец, тост достиг кульминации. Закруглив его пронзительной аллегорией о двух влюбленных птицах, тамада быстрее всех опрокинула в необъятное нутро содержимое рюмки и загудела: «Горько!».

Гости тоже энергично выпили и подхватили клич тамады. Жених и невеста, слегка раскрасневшись, поднялись и заключили друг друга в объятья. Мишкины губы почти коснулись губ невесты, и мне на миг показалось, что все его пьяные сожаления на мальчишниках – это пустое, наигранное, придуманное…

Но в этот самый момент, сладкий момент преддверия брачного поцелуя, что-то оглушительно грохнуло совсем рядом со мной. Грохот перекрыл и подавил все шумы и крики.

Дядя Витя, в секунду опьяневший до беспамятства, сначала плашмя рухнул на стол, в салаты, а теперь, весь перемазанный, сползал под стол, увлекая за собой скатерть. Громкому падению дяди Вити аккомпанировали стекло, фарфор и железо, щедро сыпавшиеся наземь.

Мишка остолбенел, продолжая обнимать невесту. На меня, только на меня устремлен был отчаянный Мишкин взгляд. И в нем читалось все, что произойдет через час, месяц и годы. То, что я напьюсь на этой свадьбе, украду невесту, и озверевший, тоже хмельной Мишка будет со мной драться. То, что видеться мы с ним станем все реже и реже. То, что его жена не уживется с его мамой, и мама покинет их семью. То, что жена возненавидит нас, и Мишка постепенно спрячется от всех нас, его друзей, не желая утешений и сочувствия. То, что несчастлив и одинок окажется Мишка Павлов, а после и вовсе пропадет куда-то бесследно, и никто не сможет отыскать его следов.

И до сих пор мне не по себе от этого Мишкиного взгляда.

Мороз и солнце

Местом встречи мы выбрали многолюдную трамвайную остановку в центре города. Я всегда приходил первым. Покупал в ближайшем киоске низенькую бутылочку болгарского бренди и высматривал полудетскую меховую шапку в толпе выходящих из трамвая.

Бренди назывался «Слнчев бряг».

Ничего в нем особенного не было, да и стоил он недорого.

Ожидание трамвая, ожидание той девочки, мгновенно рассеивающийся в морозном воздухе пар выдоха: «Привет!».

Мы долго ехали в трамвае на окраину города, на квартиру, где раньше жил ее дед. Там было место наших тайных встреч.

Неторопливый стук мерзлых колес, ее профиль на фоне солнечного узорного окна.

Мне пришлось участвовать в похоронах ее деда. Крупное одутловатое лицо, посиневшая лысина, обиженно поджатые губы. Незадолго до смерти дед влюбился в коварную медсестру, рассказывала мне девочка, и едва не отписал аферистке свое жилье, что стало бы еще и мстительным жестом в сторону родственников.

Иногда по ночам казалось, что он бродит по квартире. Мы теснее прижимались друг к другу и гадали, что нужно призраку и угодна ли ему наша любовь.

А до того, как улечься, мы пили «Слнчев бряг», пели под гитару, читали стихи.

Как-то она решила пожарить для нас курицу. Мы хозяйничали на кухне и только час, наверное, спустя прошли в комнату. И обнаружили, что квартира ограблена. Воры проникли через балкон, вынесли какие-то вещи. Девочка вызвала милицию. Пока милиция делала свое дело, курица дожарилась и испускала невыносимо вкусный аромат. Он чувствовался даже на улице, где в предвкушении близкого счастья трусливо мерз я, пережидая гостей в погонах.

Ей было девятнадцать, мне – немногим больше. Мы были совсем детьми.

В постели, раздетая и стройная, она вытягивалась поверх одеяла и, легонько вздохнув, закрывала глаза. Ей казалось, все должно происходить именно так. Наша одежда разбросана была по всему полу.

С этой девочкой я потом прожил 11 лет, она родила мне двоих сыновей. Мы все позабыли, все растеряли. Стали далекими.