400 школьных сочинений

Авторское неприятие равнодушия Онегина к искусству очевидно. Лирическое отступление во многом усугубляет и наше понимание недопустимой «глухоты» героя к Прекрасному. Здесь нет прямой оценки этого явления, но зато есть необычайный по богатству мир театра. Показ его таинственного могущества позволяет читателю ощутить эстетическую эмоциональную ущербность Онегина и одновременно величие русской театральной культуры, ее подлинных ценителей, каким был сам Пушкин.

Сердце Онегина остыло, оно не принимает любви Татьяны, потому что представляет себе любовь лишь как потребность играть, соблазнять. По этому поводу и появляется прекрасное лирическое отступление.

Две стихии любви, два понимания ее – авторское и онегинское – отчетливо проступают в знаменитом лирическом отступлении о «ножках», поначалу игривом и ироническом, постепенно переходящем в другую тональность – к высокой патетике и взволнованному лиризму:

Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня…

Самый подбор этих образов, весь комплекс определений, даже предметно-изобразительный фон («длинная скатерть столов», камин, «зеркальный паркет зал») говорят о бездумно легком отношении к женщине, об имитации и искусственности переживаний главного героя.

И вдруг неудержимым потоком хлынула поэзия, заговорила подлинная страсть, зазвучал голос горячего сердца:

Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим шумной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!

Как писал один из исследователей романа Г. А. Гуковский, в этом лирическом отступлении «торжествует» тема поэта, неожиданно ворвавшаяся в мир паркетных зал и паркетных чувств…» «Атмосфера зала исчезла. На ее месте – романтически грандиозная картина природы, бурного моря, связанная с темой бури страсти. И лексический колорит, и семантика строфы осуществляют единый замысел ее: здесь уже не “ножки”, а просто и прямо сказанное: “с любовью лечь к ее ногам”, “коснуться милых ног устами”».

Эти два лирических отступления, конечно, не являются единственными в романе «Евгений Онегин», но, на мой взгляд, являются очень яркими, выразительными, показывающими мастерство Пушкина-поэта, Пушкина-художника.

Сны и письма в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

«Евгений Онегин» – выдающееся произведение Александра Сергеевича Пушкина, в котором он выступил новатором во многих отношениях, используя различные приемы и средства художественной выразительности.

Сон как способ раскрытия характера героя встречается еще в балладах Б. А. Жуковского и связан с романтическим миропониманием и мировосприятием. Сон Татьяны Лариной – это реминисценции на сновидение из баллады Жуковского «Светлана», поэтому к пятой главе, в которой Татьяна видит свой вещий сон, предпослан эпиграф из баллады Жуковского. Письма же – наиболее известный и популярный жанр в русской литературе XVIII–XIX вв. В романе «Евгений Онегин» письма играют важную композиционную роль, так как с ними связано использование Пушкиным приема «зеркала» и симметрии в романе.

Первой пишет письмо Татьяна. Она признается в любви Онегину, затем в восьмой главе Онегин пишет письмо Татьяне. Интересно, что письма написаны не онегинской строфой, как весь роман (это вставные элементы), в них отсутствуют перекрестная, смежная и опоясывающая рифмы. По стилю они тяготеют к открытой форме. То, что письма написаны не онегинской строфой, как считал автор, свидетельствует об их подлинности, а Пушкин только использовал их в своем произведении.

Письмо Татьяны ярко характеризует ее как типичную девушку своего времени и класса, которая воспитывалась на сентиментальных романах. Именно в них она почерпнула идеал возлюбленного, который перенесла на Онегина. Пушкин переводит письмо Татьяны («Я должен буду письмо Татьяны перевесть»), так как Татьяна «по-русски плохо знала», «журналов наших не читала и выражалася с трудом на языке своем родном». В письме легко читаются ее искренние чувства, не прикрытые лживыми словами. Она с нежностью обращается к Евгению: «милое виденье», «кто ты, мой ангел ли хранитель, или коварный искуситель…». Татьяна отдала себя полностью во власть Онегина: «То в высшем суждено совете, то воля неба: я твоя…».