40° по Валентину (СИ)

Он потянулся к тарелке, где лежали уже готовые, подрумяненные гренки, но отдернул руку и посмотрел на Валика с удивлением, поскольку тот отодвинул тарелку лопаткой:

— Сначала умой свое лицо. У вас, кстати, все как в гостинице?

Макар как-то даже без возмущений отправился в ванную и крикнул уже оттуда:

— Ты про мыльно-рыльные? Я тебе сам хотел сказать, забыл. К нам часто батины партнеры раньше приезжали, иногда поздно. А иногда они бухали так, что вырубались и до гостиницы не доезжали. С тех времен и осталась привычка у мамки — на случай непредвиденных гостей.

Валик угукнул и перевернул гренку. Потом вторую и третью, замечая, что дискомфорта или неловкости он не испытывает в этом положении — стоя у плиты не в своей квартире.

— На хуй ты оделся, умник, — произнес Макар, прижимаясь к нему сзади — похоже, это входило у него в привычку, и Валик едва не выронил лопатку. — Так хорошо вчера было, шлялся голый туда-сюда, жопенью своей светил, как солнышко, прямо в ебало.

— Это была однодневная акция, — ответил Валик.

— Ты чё краснеешь опять, Валечка?

— Я у плиты, если ты не заметил. Тут жарко.

— Я заметил. Чё эт тебя так торкнуло? Вчера, сегодня.

— Вчера тебя, ебаната, пожалел. А сегодня сам жрать хочу.

— Бу-бу-бу.

По животу под майкой снова гуляли ладони Макара, Валик отвлекся и спалил вторую партию гренок, которые Макар все равно съел. Позвонила мама Валика, спросила, когда он будет дома, потому что им с отцом надо уехать, а Варя одна остаться никак не может, и пришлось собираться, допивая кофе на ходу.

— Я напишу, — сказал Макар, привалившись плечом к углу шкафа-купе.

— Ну конечно, — проговорил Валик, обуваясь. — Я и не ждал, что ты отъебешься.

Он выпрямился, Макар щелкнул замком и уставился выжидающе, наклонив голову.

— Что? — спросил Валик.

Макар молчал, и тогда Валик, вздохнув, обнял его за шею и быстро чмокнул в губы. То есть хотел быстро, но получилось так, что сосались они еще долго, пока в кармане Валика вновь не завибрировал телефон.

— Да, мам, — он выскользнул за дверь и двинулся к лифту, — выхожу, выхожу.

Валик выслушал мамины возмущения по поводу Вари, которая что-то опять учудила, стащив у папы маркер, вышел из подъезда и завершил звонок. Отошел он на десяток метров, потом его догнал голос Макара:

— Умник, стой! Кому говорю!

Макар, в кроссах без носков, не застегнутых джинсах и в одной толстовке, подбежал к нему, скользя подошвами по снегу, и сунул в руки нечто в черной продолговатой коробке.

— Забыл отдать, — шумно дыша, сказал он.

Валик опустил глаза на коробку:

— Это что?

— Подарок твой. На энгэ. Лучше поздно, чем никогда. Все, пиздуй теперь.

— Ну, эм…

— Не за что. Дома откроешь. Тебе понравится. Пиздуй-пиздуй.

Валик поглядел на его лыбу до ушей, произнес растерянное «спасибо» и зашагал к выходу из двора.

Дома оказалось, что Варя, помимо охудожествления себя, нарисовала на лбу спящего папы кривой, но трогательный в своей детской непосредственности цветочек.

— А нам ехать сейчас к теть Тане на именины, — всплеснула руками мама, успевшая накраситься, пока отчитывала Варю. Варя, сидя в своей комнате, хлюпала оттуда носом.

— Все равно в шапке, не видно, — сказал Валик, сдерживая смех при виде растертого до красноты папиного лба с побледневшим до серости, но так и не отмытым до конца рисунком.

— За стол — тоже в шапке? — заметил тот обреченно.

— У меня вроде оставалось немного изопропилового спирта, — осенило Валика, и он пошел шерстить свои шкафчики.

Но спирта не оказалось, на что папа весело хрюкнул, потирая лоб:

— Пропили, да, батенька?

— Вообще-то его нельзя пить, — проворчал Валик, а в голове вдруг пронеслось ехидное ебанатское: «Бу-бу-бу».

В итоге мама, еще раз сказав Варе, что она наказана и сладкого ей не дадут еще и завтра, замазала папу тональником, и они уехали. Как только Валик закрыл дверь, Варя, надутая, вышла из комнаты.

— Покажи, что там, — сказал Валик. — Что это такое?

— Селдечко, — ответила она не без гордости.

— Ты сама рисовала? — Валик быстро сравнил в уме кривой цветочек и ровное, выебистое даже, сердце и понял, что сама она такой прорыв в области живописи не осилила бы.

— Сама.

— Варя.

Варя надулась еще сильнее и засопела:

— Сама.

— Макар помогал? Не бойся, я его ругать не буду, — пообещал Валик. — Ладно, вот руку вы изрисовали, а папу ты зачем нам испортила? Ему ж на праздник ехать.

— Я думала, ему понлавится, — вздохнула Варя.

Взяв с нее слово больше так не делать, Валик, несмотря на запрет, отрезал ей кусок орехового рулета и включил «Свинку Пеппу». В своей комнате он сел за стол, некоторое время смотрел на матовый черный картон без единого намека на то, что может скрываться внутри, потом осторожно открыл, глядя на продолговатый носик чего-то не менее продолговатого. Однако то, что по форме было похоже на большую, очень большую анальную пробку или дирижабль, по факту оказалось лавовой лампой. Включив ее, Валик залип на перетекающих внутри пузырьках.

— Вау! — сказала Варя, оказавшись рядом, как всегда, бесшумно.

Они залипали еще вместе, прежде чем Валик выключил лампу и отправил Варю обратно.