42-я параллель

Полисмен, родом швед, изрыгал ругательства и проклятия и грозил отвести его в каталажку за езду без разрешения, но Чарли нашел под сиденьем свидетельство Джима и сказал, что они отвозили груз яблок в Миннегагу и брат велел ему доставить в гараж машину, и полисмен отпустил его, пригрозив штрафом, если он в другой раз будет так же неосторожен. Машина пошла как ни в чем не бывало, только ударом прогнуло крыло и развихлялся руль. Чарли ехал домой так медленно, что у него закипела вода в радиаторе, и, подъехав, встретил у ворот дома шарабан, Гэса, сдерживающего под уздцы разгоряченных вороных, и всю семью, вылезающую из экипажа.

Оправдываться было нечем. Они сейчас же заметили погнутое крыло. Все разом накинулись на него, и тетушка Гартман вопила громче всех, и старик Фогель весь побагровел, и все они кричали на него по-немецки, и Хедвиг дергала его за куртку и дала ему пощечину, и все говорили, что Джим должен его выпороть. Чарли обиделся и заявил, что никому не удастся его выпороть, и тогда Джим сказал, что ему лучше ехать обратно в Фарго, и Чарли поднялся к себе, уложил чемодан и ушел, ни с кем не попрощавшись, с чемоданом в руке и пятью старыми номерами «Аргози» под мышкой. Скопленных долларов хватило на билет только до Борневиля. Дальше пришлось играть в прятки с кондуктором до самого Мурхеда. Мать ему обрадовалась и сказала, что с его стороны очень хорошо было приехать побыть с нею до начала учения и что пора ему конфирмоваться. Чарли ничего не сказал об истории с грузовиком и мысленно решил не ходить ни на какие дурацкие конфирмации, да и вообще в церковь. Он съел обильный завтрак, состряпанный ему Лиззи, поднялся к себе в комнату и лег на кровать. Ему пришло в голову, что нежелание конфирмоваться, может быть, тоже грех против святого духа, но эта мысль уже не так пугала его, как раньше. Его клонило ко сну после бессонной ночи в вагоне, и он сейчас же крепко уснул.

Протянулось еще несколько лет школьной жизни, Чарли немного подрабатывал, помогая по вечерам убираться в мурхедском гараже, но с тех пор, как он вернулся из Миннеаполиса, ему уже не нравилось дома. Мать не позволяла ему работать по воскресеньям и приставала с конфирмацией, сестра приставала из-за всякого пустяка, и Лиззи обращалась с ним как с младенцем, называла его Крошка при квартирантах, и школа ему надоела до смерти, так что, когда ему минуло семнадцать, он после выпуска из школы снова отправился в Миннеаполис искать работы, на этот раз самостоятельной.

Денег у него было прикоплено на несколько дней, так что первым долгом он отправился в Биг-Айленд-парк. Ему хотелось покататься на американских горках и пострелять в тире и выкупаться и познакомиться с девицами. Довольно с него сонных городишек вроде Фарго или Мурхеда, где и пойти-то было некуда.

Когда он пришел к озеру, почти стемнело. Уже на пристани, куда причалил маленький пароходик, слышны были из-за деревьев джаз-банд, скрежет и громыхание американских горок и взвизги, когда срывалась вниз очередная вагонетка. Там был павильон для танцев, среди деревьев ярко горели разноцветные фонарики, и в воздухе стоял запах пудры и духов, жареной кукурузы, и паточного леденца, и пороха из тира и слышались выклики зазывал, горланивших у входа в балаганы. Был понедельник, и народу было немного. Чарли разок-другой скатился с гор и спросил молодого парня, который пускал вагонетки, нельзя ли ему здесь пристроиться.

Парень предложил ему подождать хозяина аттракциона Свенсона, который должен был прийти к закрытию в одиннадцать; возможно, что ему нужен еще один подручный. Парня звали Эд Уолтерс, и он сказал, что работа не ахти какая выгодная, но что Свенсон ничего себе малый; он даром прокатил Чарли еще несколько раз, чтобы показать ему, как работают горки, и угостил его содовой прямо из бутылки и всячески подбадривал его в ожидании хозяина. Он уже второй год работал в этом деле, у него была острая лисья мордочка и многоопытный вид.