45 историй

Поддерживать репутацию сумасшедшего было нетрудно. Но с течением времени Александр Иванович стал побаиваться действительно сойти с ума, ибо все чаще преследовала мысль: что будет, когда он умрет, кто его похоронит? Все явственнее рисовалась картина того, как голодный Брахман обгрызает лицо или пальцы…

Где‑то у него существовал взрослый сын от поварихи военного санатория в Сухуми, куда довелось съездить однажды по бесплатной путевке, выданной собесом. Можно было жениться, переехать в Абхазию, иметь семью.

Но превыше всего ценил он собственную свободу.

Александр Иванович вытащил из пишущей машинки закладку, глянул на второй и третий экземпляры. Текст на них оказался почти неразличим. Нужно было менять копирку.

Он выдвинул ящик письменного стола. Копирка кончилась. На тощей стопке оставшейся бумаги валялась потрепанная записная книжка.

Он взял ее, начал растерянно листать. Потом перевел взгляд на висящий у окна отрывной календарь. Было восьмое число.

Копирку, бумагу и даже ленту для машинки в качестве доброхотного даяния Александр Иванович получал в журнале «Крыша мира». Восьмого числа каждого месяца сотрудникам редакции выавали зарплату. Это был повод для обязательного сабантуя в конце рабочего дня.

Такой день нельзя было пропустить.

Александр Иванович побрился электробритвой «Харьков», достал из‑под матраца единственные брюки, снял с гвоздя на двери пиджак с орденом. И вытащил из кармана томик в зеленой клеенчатой обложке.

Это было Евангелие. Подаренное ему вчера на прощанье московским журналистом.

Оставил книгу на столе, нахлобучил соломенную шляпу, прихватил папку с перепечатанными сочинениями Рамачараки и «Кавказскую йогу» безвестного автора. Вышел в город, чтобы, пока наступит время редакционного междусобойчика, заняться на базаре сбытом своей продукции.

«Евангелие всучил, — с неудовольствием пробормотал Александр Иванович. — Что я, Евангелия не читал?»

Читал он Евангелие. И Коран. И «Бхагавадгиту». Даже китайскую «Книгу перемен». Научился сидеть в позе лотоса. В похожей на чалму закрученной женской шапочке, которую выпросил у одной бухгалтерши— покупательницы его перепечаток.

…Потеснив незлобивого продавца глиняных свистулек, Александр Иванович маялся на базаре перед концом длинного прилавка, где был разложен его машинописный товар.

— Аум мани падме хум! — периодически выкрикивал он. — Покупайте, кто еще не купил. Последние экземпляры.

То ли из‑за этого Евангелия, неизвестно зачем всученного ему на прощанье московским журналистом, то ли оттого, что настойка золотого корня никак не подействовала, он был, что называется, не в своей тарелке.

— Аум мани падме хум! Покупайте, кто еще не купил.

За весь нестерпимо жаркий день он задешево продал отчаянно торговавшемуся очкарику–студенту лишь экземпляр «Кавказской йоги». На эти деньги все‑таки можно было купить в прибазарной чайхане сто граммов водки и порцию пельменей–мантов. Но терзаемый жаждой и голодом, Александр Иванович нашел в себе силы воздержаться от искушения. Нужно было отдать наконец в починку хлопающие отваливающимися подошвами сандалии и прикупить какой‑нибудь рыбешки для Брахмана.

Он ринулся с базара в редакцию «Крыши мира», прихватив по дороге у знакомой торговки–кореянки маринованный помидор.

Стремительно шел по городу со своей папкой. После съеденного помидора чувство голода стало совсем невыносимым.

Успел вовремя. Вся компания уже сидела в комнате редакционного художника перед накрытым столом. Цепкий взгляд Александра Ивановича разом уловил возвышающиеся среди тарелок с салатами и прочими закупками две бутылки коньяка и несколько бутылок «Столичной». Тут же дымился котел с пловом из баранины.

— Иваныч, йог твою мать! — вскричал Леша Панкратов, заведующий отделом прозы. — Ты‑то нам и нужен! Подсаживайся скорей. Гюля! Тащи ему тарелку, вилку и рюмку!

Редакционная машинистка немедленно принесла требуемое, щедро наложила на тарелку салат «оливье» и другие закуски. Коньяк дрогнувшей рукой Александр Иванович налил сам.

Так радушно его никогда не встречали.

Вся эта компания спивающихся, еще не старых людей облегчила себе жизнь тем, что из номера в номер публиковала в своем журнальчике переводные фантастические повести или детективы, которые им регулярно поставляли три старушки–переводчицы из Ленинграда. Оставшееся место заполнялось собственными очерками для сохранения хоть какого‑то местного колорита, собственными же переводами стихов местных поэтов. За что сами себе выписывали гонорары. — Пей, Иваныч! Ешь, Иваныч! — снова обратился к нему Леша Панкратов. — Слушай меня внимательно. Ты должен завтра выехать со мной в командировку. На пять дней. Ты нужен мне как эксперт. Вот–вот появится завотделом поэзии Боря Еалкин, он, кажется, нарвался на материал для мировой сенсации. Во всяком случае, не для нашей убогой прессы, а для «Известий» или даже «Правды»!

— Лучше для «Огонька»! С фотографиями, — вмешался редакционный фотограф Володя Слабинский. — Оттуда распечатают по всему миру!