451° по Фаренгейту. Повести. Рассказы

– Книги – это не люди. Ты читаешь, а я смотрю по сторонам – и вокруг никого нет!

Монтаг уставился на гостиную – мертвую и серую, как воды океана, готового взбурлить жизнью, лишь только они включат электронное солнце.

– А вот моя «семья» – это люди, – сказала Милдред. – Они рассказывают мне разные вещи – я смеюсь, они смеются. А цвета какие!

– Да, знаю.

– И кроме того, если бы Капитан Битти узнал про эти книги… – Она задумалась, ее лицо приняло изумленное выражение, которое сменилось ужасом. – Он пришел бы сюда и сжег бы дом и всю «семью». Это ужасно! Подумай только, сколько денег мы вложили! Зачем мне читать? Ради чего?

– Зачем? Ради чего? – повторил Монтаг. – Той ночью я видел самую дьявольскую змею на свете. Она была мертва, но в то же время жива. Она могла видеть, но видеть не могла. Хочешь посмотреть на эту змею? Она в больнице «Скорой помощи», где уже составлен отчет по всей той дряни, что змея из тебя высосала! Хочешь сходить и проверить правильность отчета? Возможно, надо смотреть под именем Гай Монтаг, а может быть – в разделах «Страх» или «Война». Хочешь сходить к тому дому, что сгорел прошлой ночью? Поискать в пепле кости женщины, которая подожгла свое собственное жилище? А как насчет Клариссы Макклеллан? Где мы будем разыскивать ее? В морге?.. Слышишь?!

Пересекая небо, над домом шли бомбардировщики, и шли по небу, и шли – тяжело дыша, бормоча, свистя, словно в пустоте кружился огромный невидимый вентилятор.

– Господи Иисусе! – воскликнул Монтаг. – Что ни час, эти чертовы штуки появляются в небе, и как много! Какого дьявола бомбардировщики висят над головой каждую секунду нашей жизни! Почему никто не хочет об этом говорить? С 1990 года мы начали и выиграли две атомные войны! Не потому ли, что, имея столько развлечений у себя дома, мы совсем забыли о внешнем мире? Мы так богаты, а все остальные в мире так бедны – не потому ли нам и дела нет ни до кого? До меня доходили слухи, что мир голодает, но мы-то сыты! Правда ли, что мир трудится в поте лица, а мы лишь весело играем? Не поэтому ли нас так ненавидят? До меня доходили слухи и о ненависти, но это бывало нечасто и много лет назад. Ты сама-то знаешь почему? Я не знаю, это уж точно. Может быть, как раз книги и вытащат нас из пещеры, хотя бы наполовину? Они просто могли бы возбранить нам делать одни и те же безумные ошибки, черт побери! Что-то я не слышал, чтобы эти идиотские ублюдки в твоей гостиной обсуждали такие вещи. Боже, Милли, неужели ты не видишь? Всего час в день, ну два часа, проведенные с этими книгами, – и может быть…

Зазвонил телефон. Милдред схватила трубку.

– Энн! – засмеялась она. – Да, сегодня вечером идет «Белый Клоун».

Монтаг ушел на кухню и бросил книгу на стол.

«Монтаг, – сказал он себе, – ты действительно глуп. Что будем делать дальше? Сдадим книги и забудем обо всем?»

Он раскрыл книгу, чтобы чтением отвлечься от смеха Милдред. Бедная Милли, подумал он. Бедный Монтаг, ведь для тебя это тоже муть. Но откуда взять помощь, где найти учителя, в твои-то годы?

Постой, постой. Он закрыл глаза. Да, конечно. Он снова поймал себя на том, что думает о встрече в зеленом парке год назад. За последнее время эта мысль всплывала часто, а сейчас Монтаг отчетливо вспомнил, что именно произошло в тот день в городском парке, когда он увидел, как старик в черном костюме что-то быстро спрятал в карман пальто.

… Старик вскочил, словно собрался бежать.

– Подождите! – воскликнул Монтаг.

– Я ничего не сделал! – закричал старик, весь дрожа.

– Никто и не говорит, будто вы что-то сделали.

Некоторое время они сидели в мягком зеленом свете, не произнося ни слова, а затем Монтаг заговорил о погоде, и чуть позже старик ответил ему тусклым голосом. Это была странная и тихая встреча. Старик признался, что был отставным профессором, преподавателем английского языка, которого вышвырнули на улицу сорок лет назад, когда последний колледж гуманитарных наук закрылся из-за отсутствия студентов и финансовой поддержки. Старика звали Фабер, и, когда его страх перед Монтагом пропал, он заговорил мерным голосом, поглядывая на небо, на деревья, на зеленый парк, и так пролетел целый час, а потом старик сказал что-то Монтагу, и Монтаг почувствовал, что это нерифмованное стихотворение. Затем старик осмелел сильнее прежнего и прочитал что-то еще, и это тоже было стихотворение. Фабер держал руку на левом кармане пальто и выговаривал слова с нежностью, и Монтаг знал – если он протянет руку, то сможет вытащить из кармана пальто этого человека книгу поэзии. Но он не пошевелился. Руки Монтага, бесполезные и онемевшие, оставались на его коленях.

– Я говорю не о вещах, сэр, – продолжал Фабер. – Я говорю о смысле вещей. Вот я сижу здесь и знаю – я жив.

Вот, в сущности, и все, что тогда было. Час монолога, стихи, комментарий, а затем Фабер, хотя никто из них не утверждал, что Монтаг был пожарным, с некоторой дрожью записал на клочке бумаги свой адрес.

– Для вашего досье, – сказал он, – на тот случай, если вы решите на меня рассердиться.

– Я не сержусь, – сказал Монтаг, удивившись.