451° по Фаренгейту. Повести. Рассказы

– Пообещайте не доживать до слишком почтенного возраста, Уильям. Если вам будет удобно, умрите до пятидесяти. Возможно, для этого понадобится приложить некоторые усилия. Но я советую вам это просто потому, что неизвестно, когда народится новая Хелен Лумис. Представьте, как будет ужасно, если вы доживете до очень преклонных годов и однажды в полдень, в тысяча девятьсот девяносто девятом году, прогуливаясь по Главной улице, встретите меня в возрасте двадцати одного года; и что же, все опять перевернется вверх дном? Я сомневаюсь, чтобы наши полуденные посиделки повторились, какими бы приятными они ни были, а вы? Тысяча галлонов чая, пятьсот бисквитов хватит на одну дружбу. Так что как-нибудь лет через двадцать у вас должен случиться приступ пневмонии, ибо я не знаю, сколько лет вам будет дано жить в противном случае. Может, они вас немедленно отошлют обратно. Но я сделаю все от меня зависящее, Уильям. И все встанет на свои места и уравновесится. Знаете, как может случиться?

– Расскажите.

– Как-нибудь днем, в тысяча девятьсот восемьдесят пятом или в тысяча девятьсот девяностом, молодой человек по имени Том Смит, или Джон Грин, или что-то в этом роде будет прогуливаться по городу и зайдет в кафе, чтобы заказать какое-нибудь диковинное мороженое. Там будет сидеть молодая девушка того же возраста; она услышит название этого мороженого, и что-то да произойдет. Я не могу сказать, что и как. Она наверняка не будет знать, что именно. Как, впрочем, и молодой человек. Просто название мороженого придется очень по душе им обоим. Они разговорятся. А потом, когда они познакомятся, то выйдут из кафе уже вместе.

Она улыбнулась ему.

– Все это очень здорово, вы уж простите пожилую даму за ее склонность все упаковывать в изящные свертки. Это глупый пустячок, который я оставляю вам. Теперь поговорим о чем-нибудь другом. О чем же? Остался ли в мире уголок, в котором мы бы с вами не побывали? Мы ездили в Стокгольм?

– Да, замечательный город.

– Глазго? Да? Тогда куда же?

– А почему бы не в Гринтаун, штат Иллинойс? – предложил он. – Да, он самый. Мы с вами так и не почтили посещением наш город.

Она откинулась на спинку кресла, как и он, и молвила:

– Я расскажу вам, как здесь жилось, когда мне было девятнадцать, в стародавние времена…

Зимний вечер; она плавно скользит на коньках по лунно-белому льду пруда и видит под собой свое шуршащее отражение. Летний вечер в городе огней, мелькающих в воздухе, на щеках и в сердце; в глазах светятся и затухают светлячки. Шелест октябрьской ночи. Она перекручивает сладкую тянучку на кухонном крюке и поет. А вот она весенним вечером бежит по мху вдоль речки, плавает в мягких теплых и глубоких водах гранитного карьера за городом. А вот Четвертое июля, и ракеты бьют по небу, и на каждой веранде лица отсвечивают то красным, то синим, то белым, ее лицо озарено вспышкой последней угасающей ракеты.

– Вы представили себе все это? – спросила Хелен Лумис. – Вы видите меня за всеми этими занятиями, со всеми этими людьми?

– Да, – сказал Уильям Форестер, смежив веки. – Вижу.

– А потом, – сказала она, – а потом…

Ее голос плыл и плыл навстречу вечеру в быстро сгущающихся сумерках, но ее голос раздавался в саду, и каждый прохожий на дороге мог издалека расслышать это едва-едва различимое трепыхание мотылька…

* * *

Спустя два дня, когда пришло письмо, Уильям Форестер сидел за столом в своем кабинете. Дуглас принес его наверх, вручил Биллу и посмотрел так, словно знал его содержание.

Уильям Форестер узнал голубой конверт, но вскрывать не стал. Он просто положил его в карман рубашки, задержал взгляд на мальчугане и сказал:

– Пойдем, Дуг. Я угощаю.

Они направились в центр, перебрасываясь скупыми фразами; Дуглас чувствовал, что нужно хранить молчание. Угрожающе замаячившая было осень отступила. Лето вернулось в полную силу, заставив клубиться облака и полируя металл небес. Они зашли в кафе-мороженое и сели подле мраморного фонтанчика. Уильям Форестер достал письмо, положил перед собой, но распечатывать опять не стал.

Он взглянул на желтый солнечный свет, падающий на бетонную мостовую и зеленый навес, на сияние золотых букв в витринах напротив, а потом посмотрел на настенный календарь: двадцать седьмое августа тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Посмотрел на наручные часы и почувствовал, как сердце забилось медленнее, увидел, что секундная стрелка еле-еле тащится, календарь застрял на одном дне, диск солнца, прибитый к небосводу, ни в какую не хочет закатываться. Теплый воздух распространялся под вздохи лопастей вентилятора над головой. У открытой двери рассмеялись женщины и вышли из поля его зрения, которое сосредоточилось поверх их голов, на самом городе и на часах высокого здания суда. Он взрезал конверт и начал читать.

Он медленно крутился на поворотном стуле. Он снова и снова беззвучно взвешивал слова на кончике языка и, наконец, произнес их вслух, дважды.

– Порцию ванильного мороженого с лаймом, – сказал он. – Порцию ванильного с лаймом.

ХXIII

Дуглас, Том и Чарли шагали по улице, тяжело дыша на солнцепеке.