451° по Фаренгейту. Повести. Рассказы

С улиц как ветром сдуло автомобили, грузовики и прохожих. Яркие огни все горели в витринах магазинчиков, где теплые восковые манекены поднимали лиловые восковые руки в горящих бело-голубых бриллиантах, выставляли напоказ оранжевые восковые ноги в чулочках. Стеклянно-синие глаза манекенов следили за дамами, проходящими мимо, по пересохшему руслу улицы, их лики мерцали в витринах, как цветы в потоке темных вод.

– Интересно, если мы закричим, они что-нибудь сделают?

– Кто?

– Манекены, народец из витрины.

– О-ох, Франсин.

– Ладно…

В витринах стояла тысяча людей, одеревенелых и безмолвных, а на улице три человека постукивали каблучками по раскаленной мостовой, и отзвуки их шагов отскакивали от магазинных вывесок, как выстрелы.

Они миновали тускло мигавшую красную неоновую рекламу, которая гудела, словно околевающее насекомое.

Впереди простирались длинные авеню, раскаленные и белесые. Высокие деревья трепетали на ветру, который касался лишь зеленых верхушек, выстроившись по обе стороны трех маленьких женщин. Издалека, со шпиля здания суда, они казались тремя кустами репейника.

– Сначала проводим тебя, Франсин.

– Нет, это я провожу вас.

– Не болтайте глупостей. Вы живете на отшибе, у Электрик-парка. Если вы проводите меня, вам придется одним топать обратно через овраг. И если на вас свалится хотя бы листочек, вы помрете.

– Я могу переночевать у тебя дома, – сказала Франсин. – Это же ты у нас красотка!

Они шагали, плыли, как три изысканно разодетых силуэта, по залитому луной морю лужаек и бетона. Лавиния наблюдала, как мелькали деревья по обе стороны от нее, прислушиваясь к журчанию голосов подруг, которые силились выдавить из себя смех; и ночь, казалось, ускоряется, казалось, они бегут, хотя медленно шагали, всё, казалось, убыстряется и окрашивается в цвет горячего снега.

– Давайте споем, – предложила Лавиния.

Они запели:

– Сияй, сияй, о полная луна…

Они пели сладкоголосо и тихо, рука об руку, не оглядываясь. Чувствовали, как горячий тротуар под ногами остывает, движется, движется.

– Послушайте! – сказала Лавиния.

Они прислушались к летней ночи, в которой сверчки и далекий бой часов на здании суда возвестили, что уже без четверти двенадцать.

– Послушайте!

Лавиния прислушалась. В темноте поскрипывали качели, на которых молча, в одиночестве, сидел мистер Терле, докуривая последнюю сигару. Розоватый огонек плавно раскачивался из стороны в сторону.

И вот огни затухают, угасают, гаснут. Свет в маленьких жилищах и освещение больших домов, желтые огоньки и зеленые керосиновые лампы, свечи и коптилки, огоньки на верандах и все остальное запирается на стальные, железные, бронзовые засовы, думала Лавиния, замыкается и задраивается, занавешивается и затеняется. Она представила людей в залитых лунным светом постелях. Их ночное дыхание в летних спальнях, в безопасности, вместе. «А тут мы, – думала Лавиния, – шагаем в летней ночи по раскаленному тротуару. Одинокие уличные фонари светят на нас, отбрасывая пьяные тени».

– Вот твой дом, Франсин. Спокойной ночи.

– Лавиния, Хелен, переночуйте у меня. Уже поздно, скоро полночь. Можете лечь у меня в гостиной. Я заварю горячий шоколад… будет здорово! – Франсин притягивала их обеих к себе.

– Нет, спасибо, – сказала Лавиния.

И Франсин заплакала.

– Франсин, не начинай снова, – сказала Лавиния.

– Я не хочу, чтобы ты умерла, – рыдала Франсин, и слезы катились в три ручья по ее щекам. – Ты такая красивая, изящная. Я хочу, чтобы ты жила. Прошу тебя, пожалуйста!

– Франсин, я не знала, что это все так на тебя подействовало. Обещаю позвонить тебе, как только дойду до дому.

– Правда позвонишь?

– И скажу, что цела-невредима. А завтра в обед мы устроим пикник в Электрик-парке. Как насчет моих сэндвичей с ветчиной? Вот увидишь, я буду жить вечно!

– Значит, позвонишь?

– Ну, раз пообещала.

– Спокойной ночи, спокойной ночи! – Франсин бросилась наверх, юркнула за дверь, хлопнула ею и мгновенно заперлась на все замки-засовы.

– Теперь, – обратилась Лавиния к Элен, – я провожу домой тебя.

* * *

На здании суда раздался бой часов. Звон разнесся по обезлюдевшему городу, который никогда не бывал безлюднее этого. Звук затухал над безлюдными улицами, и безлюдными пустырями, и безлюдными лужайками.

– Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, – считала Лавиния с Элен под руку.

– Странно, правда? – спросила Элен.

– Что именно?

– Что мы здесь, на тротуаре, под деревьями, а все остальные в безопасности за запертыми дверями, в постели. На тысячу миль вокруг мы – единственные, кто в открытую ходит пешком.

Приближалось звучание глубокого темного теплого оврага.

Через минуту они стояли перед дверями Элен, пристально глядя друг на друга. Между ними ветер пронес запах скошенной травы. Луна тонула в небе, которое начало затягиваться облаками.

– Думаю, бесполезно просить тебя переночевать у меня, Лавиния?

– Я иду дальше.

– Иногда…

– Иногда… что?

– Иногда я думаю, что людям хочется смерти. Весь вечер ты ведешь себя подозрительно.