451° по Фаренгейту

– Заткнись, заткнись, заткнись! – Это была мольба, крик, такой ужасный, что Монтаг сам не заметил, как вскочил на ноги; ошеломленные обитатели шумного вагона воззрились на него и стали медленно отодвигаться от этого человека с безумным, тошнотворным лицом, с пересохшим ртом, бормочущим невнятицу, с трепещущей страницами книгой, зажатой в руке. Еще секунду назад эти люди спокойно сидели, отбивая ногами ритм: зубная паста «Денем», зубная паста «Денем», зубная паста, паста, для вашей пасти, пасти, зубное полосканье, зубная паста «Денем», ах, «Денем», «Денем», «Денем», и раз и два и три-и; и раз и два и три-и, и раз и два, и раз и два, и раз и два и три-и… А губы этих людей тихонько шлепали, выговаривая слова: паста паста паста. В отместку поездное радио обрушило на Монтага рвотную массу звуков, целую тонну музыки, сделанной из жести, меди, серебра, хрома и латуни. Громыхание вколачивало в людей покорность; никто никуда не бежал, потому что бежать было некуда: огромный воздушный поезд несся в горизонтальном падении по шахте, пробитой в земле.

– Полевые лилии.

– «Денем».

– Лилии, я сказал!

Люди изумленно смотрели на него.

– Вызовите охрану.

– Этот человек съехал с…

– Станция «Нолл Вью»!

Поезд зашипел, останавливаясь.

– «Нолл Вью»! – Крик.

– «Денем». – Шепот.

Губы Монтага еле шевелились:

– Лилии…

Двери поезда со свистом разъехались. Монтаг не двигался с места. Двери глубоко вздохнули и начали закрываться. Только тогда, расталкивая пассажиров и мысленно крича, прыгнул он к выходу – и вынырнул из вагона в самый последний момент, когда створки уже смыкались. Он помчался вверх по белым плиткам тоннеля, не обращая внимания на эскалаторы; ему хотелось почувствовать, как движутся ноги, как машут руки, как сжимаются и разжимаются легкие, как саднит горло от вдыхаемого воздуха. Его догнал голос: «Денем», «Денем», «Денем». По-змеиному зашипел поезд. И состав исчез в своей норе.

– Кто там?

– Монтаг.

– Что вы хотите?

– Впустите меня.

– Я ничего не сделал!

– Я один, черт побери!

– Клянетесь?

– Клянусь!

Парадная дверь медленно отворилась. Выглянул Фабер. При свете дня он выглядел очень старым и очень хрупким, и еще очень испуганным. У старика был такой вид, словно он много лет не выходил из дома. Его кожа и белые оштукатуренные стены были совершенно одного цвета. Белизна наполняла губы, лежала на щеках, волосы тоже были белые, а глаза выцветшие, и в них сквозь слабую голубизну проступал опять-таки белый цвет. Взгляд Фабера коснулся книги, которую Монтаг держал под мышкой, и старик сразу перестал казаться таким древним, даже хрупкости поубавилось. Страх его медленно проходил.

– Извините. Приходится быть осторожным.

Он смотрел на книгу у Монтага под мышкой и никак не мог оторвать от нее взгляда.

– Итак, это правда.

Монтаг переступил через порог. Дверь захлопнулась.

– Садитесь.

Фабер отступил, словно боясь, что книга исчезнет, едва он оторвет от нее взгляд. За его спиной была распахнутая дверь в спальню, и там виднелся стол, на котором в беспорядке валялись какие-то механизмы и стальные инструменты. Монтаг увидел все это мельком, ибо Фабер, как только заметил, куда обращено внимание гостя, быстро повернулся и закрыл дверь, но остался стоять возле нее, сжимая дрожащими пальцами круглую ручку. Он нерешительно перевел взгляд на Монтага, который уже сидел с книгой на коленях.

– Эта книга… где вы ее…

– Я ее украл.

Фабер в первый раз поднял глаза и посмотрел Монтагу в лицо.

– Вы смелый человек.

– Нет, – ответил Монтаг. – Моя жена умирает. Одна моя подруга уже мертва. А некая женщина, которая тоже могла бы стать моим другом, была сожжена заживо меньше суток назад. Вы единственный из известных мне людей, кто мог бы помочь мне. Прозреть. Прозреть…

Руки Фабера зудели на его коленях.

– Могу я?..

– Извините. – Монтаг протянул ему книгу.

– Прошло столько времени… Я не религиозный человек. Но ведь прошло столько времени. – Фабер стал перелистывать страницы, время от времени останавливаясь, чтобы прочитать несколько строчек. – Все такая же, какой я ее помню. Боже всемогущий, как же ее изменили в наших «гостиных»! Христос стал членом «семьи». Я часто задумываюсь: а узнаёт ли Господь Бог своего собственного сына – ведь мы его так нарядили или, правильнее было бы сказать, подрядили? Сейчас он – все равно что пакетик мятной жвачки, сплошь сахар и сахарин, если только не делает завуалированных намеков на определенные товары, которые каждому верующему ну просто абсолютно необходимы.

Фабер обнюхал книгу.

– Знаете ли вы, что книги пахнут мускатным орехом или какой-то пряностью из далекой страны? Ребенком я обожал нюхать книги. Господи, сколько же раньше было прелестных книг, до того как мы позволили им исчезнуть!

Он перелистнул страницу.