456562

— А то, что для нас многое закрыто. Навсегда. Мы вот, как мухи, в отчаянии бьёмся в стекло в надежде выбраться на волю — а воля нас кидает обратно. Или прихлопывает, если чересчур сильно дёргаемся. Мы своими мечтами о счастье пытаемся пробить брешь в реальности. Но у неё на всех нас, кажись, свои планы. И с нами она ими делиться не обязана. И не будет. Вот и страдаем все мы. Жаждем счастья, а его нет и нет. Да потому что у нас его и не может быть. Сейчас — не то время.

— Что, природа у нас такая — быть несчастливыми?

— Можно и так сказать, — совершенно серьёзно проговорил Роберт. — А вот другие… те, кто будут после нас… вот у них ещё есть шанс. Шанс разобраться, что к чему. И то, только если смогут преодолеть темноту в своих душах.

— Отчего же у них будет шанс, а у нас его сейчас быть не может?

— Мы — кончаемся, Жень. Мы — люди старого времени. Неужели ты этого не чувствуешь? Мы приближаемся как будто к чему-то хорошему — в мыслях, душе, — но в реальности далеки от этого, как не знаю кто. Реальность всегда доказывает нам, что не получится прыгнуть выше своей головы. Выше реальности. Да, верно ты сказала: природа у нас такая. И ничего с этим уже не поделаешь.

— И нам теперь, что ли, умереть только остаётся?

— Да нет же, боже упаси… Жить спокойно. Вот про покой я говорил же? Вот, так и жить. В своих условиях. Доживать, не спеша и особо не выдвигая требований, свои дни.

— Как-то пессимистично звучит, Роберт.

— Да жизнь и без того пессимистична. А так — хотя бы и иллюзий не будет. Не будет лишней головной и душевной боли. Как же от неё уже тошнит.

— То есть нужно просто сдаться? И будь что будет?

— Примерно так… — кивнул Роберт. — Но и это не видится возможным. Ведь мы так не можем. Не привыкли. Не обучены. Не воспитаны мы ничего не делать. Весь коммунизм наш на том, что нужно обязательно что-то делать. А если и не делать, то хотя бы нужно рассуждать о том, что и кому нужно делать. Это уже в наших клетках, Жень. Глубоко и безвылазно. Растворилось в них. И теперь активно проявляется в нашем поведении. Зачастую — неосознаваемом.

— Ну и скажешь ты тоже, — отвела голову Женя, посмотрев куда-то в сторону. — Аж жить уже не хочется…

— Прости, — улыбнулся Роберт, положив ладонь на её руку.

— Но не может быть, что выхода вообще нет!

— Имеешь в виду, выхода к чему-то лучшему?

— Да!

— Ну не знаю. Теоретически может и есть, но вот практика показывает иную картину.

— Значит, не та теория у нас! А нужно впитать в клетки другую. Полезную. Здоровую. Спасительную! Не верю, что наши клетки отвергнут благостные начала.

— Возможно, это твоё возмущение — лишь свойство, присущее обречённому человеку, до последнего верить в лучшее. Чтобы только смягчить боль. Смягчить режущий глаза ослепительный свет реальности…

— Нет, Роберт, не согласна. Я точно знаю, откуда-то знаю, что во мне, и в тебе, и во всех людях обязательно есть то, что может привести их истинному счастью. Что неспроста мы все хотим этого.

— Мне тоже хочется в это верить, Женечка, ой как хочется… До боли. Вот смотрю на тебя, и во мне даже тьма вся разбегается. Все страхи и сомнения. Когда я с тобой — мир абсолютен и не нуждается в доработке.

— Может, это и есть некий шанс, некая заложенная способность вылезти из душевной темноты?

— Вероятно… Но знаешь, какая есть штука противная. Жалость к самому себе называется. Вот это вообще ужасная вещь. Она означает только одно — тюрьму. Свою собственную тюрьму. И ты знаешь, Жень… жалость к самому себе, кажется, уже укоренилась в моём сознании. И лишь иногда, с помощью свежих мыслей, новых вдохновительных идей, удаётся выгрести на лодке надежды. Вот как сейчас, когда я рядом с тобой и гляжу на тебя — я на этой лодке. И вместо вёсел у меня — воспоминания прошлого и мечта настоящего. Может… если их совместить, то получится нечто новое? То, что поможет мне выбраться на существенно новый уровень понимания жизни?

— Наверное, смотря, что за мечта.

Роберт замолчал. Какое-то время в раздумье глядел он на капли, стекавшие с карниза.

— Я мечтаю, — медленно заговорил он, — отмотать время назад. И исправить многие непростительные ошибки.

— Ошибки?.. И какие же?

— Ошибки, связанные с тобой, — произнёс он и поднял на Женю свои глаза. — За всю свою жизнь я так и не сказал тебе о самом главном. О своих чувствах. Хотя они рвались из меня изо всех сил. Я уехал от тебя, а они так и остались во мне, делая больно изнутри. С годами не стало легче. Как будто бы на поверхности всё стерлось, и вроде бы уже не так заметно, но вот где-то в глубине души — стал чувствовать некую потерю в жизни. Словно упустил что-то глобально важное. Я говорю сейчас о тебе, Женя. Что-то глобально важное — это ты.

Женя приоткрыла рот, но не смогла ничего ответить. Прошло какое-то время, прежде чем она прошептала:

— Роберт… что… что ты хочешь этим сказать?

— Ты прекрасно понимаешь, что.

Женя тут же закачала головой.

— Нет, нет, Роберт… Ты ведь… мы ведь уже не маленькие с тобой, верно? Эти игры нам уже не нужны.

— Не говори ерунды, Жень.