– У нас всегда были очень хорошие отношения. В принципе было так: когда мы стояли в каком-то населенном пункте, танк ставили перед домом и спали в доме. В кроватях, если они там были, мы спали неохотно, потому что там были вши и клопы, но зимой мы спали на печи, вместе с русскими стариками и детьми, хотя точно знали, что у нас будут вши. Мы русским и украинцам, когда были на юге, ничего плохого не делали, и они нам тоже ничего плохого не делали. Конечно, мы не были уверены позже, начиная с 1943 года, связаны они с партизанами или нет. Но в принципе никаких изменений не было, были человеческие отношения. У меня один раз была такая история, мы стояли в одном населенном пункте, там была большая открытая площадь. Рядом был штаб полка. Я сидел рядом с танком, приехал посыльный на мотоцикле, я вообще не понимаю, как такое могло произойти, вокруг было полно немецких солдат, но этого посыльного на мотоцикле застрелили. Это была русская партизанка, она спряталась в какой-то дыре и укрылась соломой. Я не понимаю, почему она это сделала, кругом было полно немецких солдат. Она должна была понимать, что ее немедленно поймают. Немецкий солдат, посыльный на мотоцикле, был убит, ее сразу же увели и потом, вероятно, допрашивали. Скорее всего она за это расплатилась жизнью.
– Насколько партизаны вообще были проблемой?
– Они были большой проблемой. Очень большой проблемой. У нас два или три раза были бои с партизанами. Плохо было то, что они в лесах или на проселочных дорогах прятались в кронах деревьев и оттуда стреляли, старались убить офицеров. Кроме этих случаев, я с партизанами не встречался. Еще один раз во время прорыва русских партизаны напали на лазарет, я как раз случайно был там.
– Вашу дивизию использовали в действиях против партизан?
– Нет. Конечно, могло быть так, что какой-то командир говорил: проверьте там в лесу, нет ли партизан. Но целенаправленно против партизан нас не использовали. В принципе у танков были другие задачи, кроме борьбы с партизанами.
– У вас в роте были хиви?
– Да, двое или трое на кухне. Начиная с 1942 года. У нас еще были русские солдаты немецкого происхождения. Они часто были переводчиками.
– Было много перебежчиков с русской стороны?
– Да, да. Иногда их было ужасно много. Но, когда ввели комиссаров, их стало меньше.
– Как боролись со вшами?
– Был порошок. Один раз летом приехал передвижной пункт очистки от вшей, мы построились туда голые, помылись, но униформа после обработки села, и мы не могли ее надеть. На фронте было затишье четыре-пять дней, и мы отовсюду доставали какую-нибудь униформу, потому что старую невозможно было надеть. В конечном итоге нам дали новую униформу. Мы выглядели как цыгане. Нас как танкистов никто не принимал всерьез. Это было ужасно. Когда я писал письма моей матери, я первым делом ловил вошь и раздавливал ее на письме.
Привожу выдержки из моего военного дневника того времени:
Карбюратор частично разобран. Неожиданно огонь из пулемета. Пока водитель чистит карбюратор – в бензине опять была вода, – мы ведем пулеметный огонь по предполагаемому местонахождению пулемета противника в кустах. Тишина. Карбюратор установлен обратно, теперь танк нормально едет. Мы догоняем роту, которая как раз ведет огонь по вражескому бункеру. Мы присоединяемся.
Около 17 часов возвращение в село Плоское. Мы отдыхали, но оставались в готовности.
Это стоит пояснить. На посылки, которые посылались с фронта в Германию и из Германии на фронт, были ограничения по массе. Посылки могли весить максимум 500-2000 грамм, в зависимости от военного положения. Начиная с 23 июня 1944 года максимальный вес был 100 грамм. Кроме того, были так называемые марки для посылок. Каждый солдат периодически получал одну или две такие марки, старшина вел список.
Эти марки были большой редкостью. Поэтому мы делали так: перед тем как наклеить марку, мы брали свечку, наносили на марку слой воска и немного подчищали его лезвием. Дома марку отпаривали, счищали слой воска со штемпелем и использовали повторно.
– Что обычно было в этих посылках?