– Как я понимаю вас! И почему у нас не Бельгия или Голландия? Легкий укольчик врача – и конец мучениям. Где-то читала, в древности на Руси был обычай отправлять стариков зимой в лес помирать. На сани кладут беспомощных бабушку или дедушку, везут сани в лес и оставляют на ночь. Утром приезжают и забирают окоченевшее тело. Тоже легкая смерть: когда замерзаешь, умираешь незаметно. Только поначалу тебе холодно, потом приходит тепло и засыпаешь спокойно, навсегда засыпаешь. Счастливая смерть – заснуть и не проснуться. – Врачиха подошла вплотную к матери и говорила, как будто обращаясь только к ней. – За что, за что вы обрекаете вашу несчастную маму на смерть от голода и жажды? Это ужасная, мучительная смерть!
– Замолчите вы! – Мира вскочила в бешенстве и бросилась к врачихе, растопырив пальцы рук и намереваясь разодрать лицо непрошеной гостьи острыми ногтями. Шаг, другой, третий навстречу к белеющему в темноте пятну – но ее руки вместо человеческой плоти провалились в пустоту. И пятна-то уже никакого не осталось, растворилась бесследно проклятая врачиха, как будто вообще не было ее в комнате. Жуть!
Мира оглядывается в растерянности – куда она делась, куда спряталась? Все в комнате призрачно и туманно в лунном свете из окна. Смотрит на мать и видит, как ее лицо как будто светлеет, пропадает ужасная темная желтизна, разглаживается кожа, выправляются черты – мама молодеет, становится такой, какой она навсегда запечатлелась в памяти Миры с давних-давних пор, со времен раннего детства. Она была такой красивой, ее мама, такой ласковой и доброй! Как она любила мамины мягкие теплые руки, когда она завивала косички на ее головке. Какой радостью и любовью светился тот волшебный мамин образ!
Но что это? На мамино лицо опустилась тень беспокойства, черты обострились, осунулись. Легкая гримаса боли исказила мамино лицо, из закрытых глаз выступили первые слезинки. Они медленно скользят по щекам, становятся крупнее и как будто теряют первоначальную хрустальную прозрачность. И вот уже огненно-красные капли крови сверкают и переливаются на искаженном от боли таком родном мамином лице!
Мира бросается к матери, обнимает, целует ее, бормочет ласковые слова, но что творится с маминым лицом, какие ужасные изменения происходят буквально на глазах! Лицо усыхает, сжимается, темнеет. И вот в дрожащих руках Миры оказывается лишь пустой череп, который легко отделяется от шейных позвонков. Мира с ужасом смотрит в пустые глазницы и видит в них проклятую клубящуюся мглу, от которой нет спасения. Серые липкие щупальца мглы медленно выползают из глазниц, растут, ширятся и охватывают удушливым плотным коконом тело Миры. Она сопротивляется изо всей мочи, бьется, как муха в паутине, но кокон все теснее и теснее. Мира задыхается, удушье становится нестерпимым, она последним усилием дергается всем телом, пытаясь освободиться, и, наконец, просыпается.
Наутро у Миры разболелась голова. Затылок налит свинцовой тяжестью. Глаза готовы выскочить из орбит от мучительной внутренней ломоты.
И на этот раз сон полностью выветрился из ее головы. Помнилось лишь, что опять снился кошмар, каким-то образом связанный с матерью. Сон забылся, но внутри осталось смутное, неопределенное беспокойство.
Мира слетала в магазин за продуктами, зачем-то взяла водки, которую всегда терпеть не могла за чрезмерную крепость и мерзкий вкус. К матери после пробуждения не заходила, как-то не тянуло даже. Вышла рано утром оттуда, осторожно прикрыв за собой дверь и отрезав навсегда прошлое.