– Царицына причуда, – пожал плечами Баженов, – ничего она в искусстве не смыслила, а как раньше заладила по-модному – у меня все самое римское, так вдруг – вынь да положь – мавританское. Однако мне эта мысль понравилась: вышло неожиданно в гармонии с пейзажем и в какой-то фантастической связи с древним русским зодчеством. Вот, гляньте, главный фасад, – Баженов раскрыл на свободном краю стола большую папку и вынул прекрасный рисунок тушью.
Два больших квадрата с восьмигранными башнями. Стены красные, изукрашены ажурным из белого камня орнаментом, стрельчатые окна, белые колонны.
– В густой зелени парка это белое на красном было как кружево, сказала восхищенно Грушенька, – особенно хороша вот эта галерея в два яруса с белыми башенками, островерхими пирамидками, арками, Я входила туда как в чудный сон, – мечтательно добавила она, и Росси на миг загляделся на вдруг помолодевшее, прелестное в своей непритязательной женственности лицо.
Но когда из рук Воронихина до него дошли рисунки и чертежи, присланные Казаковым, он погрузился в них и забыл, где находится. Главное, что поразило его уже требовательный глаз, это было полное отсутствие громоздкости, тяжести при большой и сложной монументальности замысла.
Галерея соединяла большой дворец с особливым корпусом в два этажа для кухонь, приспешень и погребов, и это было так умно рассчитано, что только облегчало массивность центрального здания и хлебного двора, подхваченного двойными колоннами.
– Вот здесь, от дворца к оперному дому, пробегала моя самая любимая «утренняя дорожка», – указала на рисунок Грушенька. – Ах, что за чудесные липы благоухали по обеим ее сторонам! Даже пчелки там только жужжали, а не жалили…
– В какой несравненной пропорции линий взяты арки, зубчатые башни, стрельчатые окна, – восхитился Воронихин. – Русская псевдоготика – явление столь самобытное! Ничего подобного нигде не найти, а у нас стоит под самой Москвой…
– Не стоит, а стояло, – поправил его насмешливо Баженов.
– Но почему, по какой причине это сказочное строение, которому по оригинальности замысла нету равного, подверглось столь жестокому отвержению? – невольно вырвалось у Росси.
– Почему? – с горькой иронией повторил Баженов. – А вот послушайте: Екатерина возвращалась в Москву из знаменитого своего путешествия по Крыму, когда великий льстец, светлейший князь Тавриды, сумел ей показать, подобно хитрому актеру, товар лицом. Одни знаменитые «потемкинские деревни» чего стоили! Словом, императрица возвращалась в окончательно окрепшей уверенности относительно счастья и благоденствия своего царствования. В Москве ее встретили с восторженной пышностью. И вдруг – потрясающая весть: заговор. Посягательство на ее трон, быть может – на жизнь… Так донес ей о неосторожной деятельности масонов московский главнокомандующий граф Брюс. Самая вольнодумная и опасная для монархии часть масонов, иллюминаты, вступила в сношение с заграницей. Императрице представили точные сведения об особом расположении масонов к персоне наследника Павла, связь же с ним установлена через меня, сиречь архитектора Баженова. И вот тут-то назначается день для осмотра Царицына дворца. Все последующее понятно, – закончил, как бы утомившись, Баженов.
– А какой веселый пришел Васенька домой, – воскликнула Груша, – он позвал меня, приказал понаряднее одеться для дня осмотра: «Ведь ты должна быть представлена императрице – так сказал мне генерал Измайлов, надзиратель за работами…»
– Ну, раз ты начала об этом, – сказал Баженов, хмуро обернувшись к жене, уже испуганной своей непосредственностью, – я не могу не кончить: назавтра, друзья мои, вместо торжества – позор! Страшный, безобразный сон. В парадной карете появление императрицы, ее знакомое надменное лицо, не смягчаемое, как на портретах, искусной приветливой улыбкой, а лицо злое, с угрожающе стиснутым, властным тонкогубым ртом.
«Это острог, а не дворец, – сломать оный до основания!» – И жест маленькой руки, не терпящий возражения, генералу Измайлову. Повернулась, поплыла к своей карете.
– Васенька, дорогой! – воскликнула Грушенька в каком-то странном восторге, беря Баженова за руку.