4ec756ed4b403cd2f45a6d0b297e3a21

Аро повернул ко мне удивленное лицо. Я видела, как из него рвались чувства, которые он не мог или боялся высказать, будучи в сознании своем все еще рабом, опасающимся властного господина.

— Да, госпожа, — наконец произнес он. — Если позволите.

Вскоре вернулись обе мои служанки, и все вместе мы обсудили, как будем делить заботы о раненом. После этого я велела Сай показать Аро приготовленную для него комнату, накормить его и принести воды для мытья. Лей ушла на тренировочную площадку рассказать новости Хаб-Арифу, а я заняла место сиделки у постели Джая.

Лишь оставшись наедине с ним и глядя на то, как едва заметно поднимается и опускается его забинтованная грудь, я в полной мере осознала, что сегодня на моих глазах свершилось чудо.

Джай не умер. Он победил саму Смерть.

Каждый день я просто пытаюсь выжить,

Продолжая подниматься в гору.

Даже когда мне кажется, что я умер, —

Продолжаю подниматься в гору.

The Mountain (Three Days Grace)

Боль врывается в мозг так стремительно, что не успеваю сдержать рвущийся из груди стон. Несколько мгновений стараюсь справиться с нею: мысленным взором отыскиваю места, где боль сильнее всего, стараюсь охватить их разумом и взять под контроль. Но получается плохо: боли слишком много, и невыносимо раскалывается голова.

Следом появляется первая мысль.

Я жив.

Но где я? По-прежнему на Арене? А может быть, меня бросили в гору трупов, сочтя мертвым после поединка?

Нет, нет. Слишком спокойно. Слишком ровно. Слишком тихо и не воняет кровью и смертью.

Пытаюсь пошевелить руками и ногами — цел ли я? Вспышка резкой боли в правой руке заставляет открыть глаза. Веки тяжелые, будто сверху на них сидит сам дьявол.

— Джай, — пробивается в сознание тихий обеспокоенный голос.

Вель.

Со второй попытки открыть глаза получается, но перед ними мелькают и расползаются красные круги.

— Ты меня видишь?

Чувствую легкое прикосновение пальцев к скуле.

Из океана сжигающей меня заживо боли выныривает воспоминание — легкое, светлое, как чайка над волнами. Тревожное лицо Вель, порывистое объятие и чуть слышный шепот: «Я люблю тебя».

Это был не сон. Хочется улыбнуться, но губы чужие, непослушные, словно их сшили нитью между собой. И болят так, будто в них впивается разом целый рой диких пчел.

С трудом моргаю, чтобы разогнать красный туман и сфокусировать зрение, и наконец вижу склонившееся надо мной взволнованное лицо.

— Вель, — силюсь сказать я, но вместо имени с губ срывается невнятное мычание.

В прозрачных серых глазах появляется облегчение: она понимает. Склоняется чуть ниже, пытается ободряюще улыбнуться. Я нахожу единственную часть своего тела, которой не завладела въедливая боль — левую руку, — и дотрагиваюсь трясущимися пальцами до бледной щеки. Хочу сказать Вель, как рад ее видеть, но проклятые челюсти словно залиты густым воском и не желают повиноваться.

— Я знаю, тебе больно, — шепчет она, накрывает мою руку своей, прижимает теснее, трется щекой о мою забинтованную ладонь, легонько целует запястье. — Но все будет хорошо. Доктор Гидо лечил тебя. Лучше пока не двигаться и не говорить. Тебе крепко досталось: сломаны ребра и правая рука, на бедре порезы от меча. А говорить больно, потому что была вывихнута челюсть и на губах несколько швов.

О. Да я гребаный счастливчик.

Хочется вздохнуть глубже, но острая боль в ребрах не дает грудной клетке подняться как следует. Чувствую себя так, будто сверху на меня навалилась гора. И очень, очень болит голова.

— Хочешь пить? — спрашивает она.

Болезненно сглатываю: во рту раскаленная пустыня, но как пить, если не можешь раскрыть рта?

Вель ловит мой растерянный взгляд, осторожно перекладывает потяжелевшую руку себе на колени и подносит к моим губам чашку с соломинкой. Делаю несколько жадных глотков и неожиданно закашливаюсь, поперхнувшись.

О боги! Боль мгновенно разрывает тело в клочья. Судорожно пытаюсь восстановить дыхание, дожидаясь, пока перед глазами перестанут мелькать кровавые звезды, и лишь потом до ушей доносится виноватый шепот:

— Прости, прости! Это я глупая. Давай-ка вот так.

Медленно, очень медленно и осторожно она приподнимает мою голову вместе с подушкой — как будто опасаясь, что я рассыплюсь от этого движения. В затылок с каждым ударом сердца вбивается тяжелый молот: ах да, ведь мне крепко досталось от горца щитом.

И все же я победил. Победил и выжил. Это хорошо, это очень важно, это что-то должно означать… Пока пью — на этот раз неторопливо, размеренно, контролируя каждый глоток, — ответ внезапно находится: Аро!

Соломинка выпадает из губ, глаза едва не вылезают из-под распухших век, когда я натужно силюсь произнести имя мальчишки.

И Вель, как ни странно, снова понимает, отставляет чашку и успокаивающе гладит меня по щеке.

— Успокойся. Аро здесь. Жив и здоров, дожидается встречи с тобой. Подожди немного, я его позову.