4ec756ed4b403cd2f45a6d0b297e3a21

Не могу больше думать, отдаюсь животному инстинкту, все чувства теперь концентрируются в паху, сворачиваются ноющим узлом. Вель на мгновение отпускает мою руку, чтобы откинуть за плечи косы, и пальцы бездумно тянутся к корсету платья, царапают расшитый бисером шелк в попытке добраться до груди. Она на миг останавливается, заводит руки за спину, распускает шнуровку, поводит хрупкими плечами, и мне удается завладеть освобожденной округлостью, ощутить под пальцами бархатистую кожу, маленький затвердевший сосок.

Проклятая правая рука, сейчас бы ты как никогда пригодилась.

Участившееся дыхание и тихие стоны Вель ласкают слух, горячими волнами расходятся по телу, бьют в низ живота. Наши движения сливаются в одно — ритмично, плавно… Пальцы терзают набухшую горошину: гладят, потирают, перекатывают; мечутся между одной грудью и другой. Вель запрокидывает голову, открывая взгляду соблазнительную шею, закрывает глаза, стонет протяжно… Неужели все? Как она успела раньше меня?

— Вель…

— Ох…

Она обессиленно склоняется надо мной, почти ложится, но вовремя спохватывается, опасаясь слишком сильно прижать сломанную руку. Обнимает за плечи, зарывается лицом в шею, капельки испарины на ее коже смешиваются с каплями пота на моей. Она не оставляет меня, и я несколькими сильными, уверенными движениями заканчиваю дело.

С наслаждением вдыхаю запах ее тела, ее волос. С языка готов сорваться глупый вздор о любви, но я лишь молча целую шею — долго, медленно, касаясь носом теплой нежной кожи. Стараюсь отдышаться, не потревожив сломанных ребер.

— Джай, — Вель нехотя приподнимается, стыдливо прикрывает рукой обнаженную грудь. — Я делаю тебе больно.

Ее наивность вызывает во мне ехидный смешок.

— Такую боль я готов терпеть хоть всю жизнь.

— Глупый, — забавно надувает налившиеся цветом губы и поправляет на себе платье.

К моему сожалению, сползает с меня окончательно и старается деликатно отвести глаза от места своего грехопадения. Ухмыляясь, возвращаю на место повязку, хотя на самом деле не отказался бы от водных процедур ниже пояса в ее исполнении.

— Надо же мне выполнять свою часть уговора, — продолжаю забавляться.

Но она внезапно мрачнеет, отводит взгляд, плечи приподнимаются, становятся острее.

— Что? — хватаю ее запястье, но она упрямо пытается вырваться.

— Ничего. Тебе надо отдыхать, я пойду.

— Эй, — тяну ее на себя. Кажется, понимаю, какую сморозил глупость. — Я пошутил. Уговор здесь ни при чем. Я хотел тебя.

Она не сдается: замыкается, вся будто ощетинивается невидимыми колючками. В другое время отпустил бы ее, раз уж ей так нравится обижаться, но в последние дни она слишком много сделала для меня.

Эх, как же плохо без правой руки! Быстрым движением отпускаю запястье и перехватываю талию, закольцованную в жесткий корсет, тяну на себя еще сильнее. Рука ползет по спине выше, сгребает непослушные косы на затылке. Приближаю обиженное лицо к своему, целую точеный нос, высокую скулу, полуприкрытый глаз, впадинку на щеке, нахожу соблазнительное ухо.

— Даже если бы не было никакого уговора. Я хочу тебя, Вель. И хочу, чтобы тебе было хорошо со мной. Сейчас я не могу как следует заняться тобой, но как только срастется рука…

Дальше мешает говорить поцелуй: не отпускаю ее, пока гибкое женское тело, притиснутое к здоровому боку, не расслабляется в кольце моей руки.

Второй раз за день едва сдерживаюсь от того, чтобы не брякнуть откровеннейшую чушь о любви. Знаю, что ей было бы приятно это слышать, но…

Нельзя всерьез поддаваться мимолетным слабостям. Глупые романтические бредни остались в других временах, в другой стране, когда я был другим человеком. Сейчас у меня иная цель. А Вель…

От нее слишком многое зависит.

====== Глава 30. День, когда все получается ======

Комментарий к Глава 30. День, когда все получается Глава отбечена не до конца

Как он спокоен и речист,

А я тупею, злясь.

Пусть Вы моя, пусть он и чист,

Но я ревную Вас!

Ревность (А. Вертинский)

Сегодня утром я не жду Вель у себя: по воскресеньям с утра господа всем семейством отправляются в церковь, замаливать грешки. Не знаю, помогают ли эти благочестивые молитвы Творцу ослепнуть, но традиции южан незыблемы: и грешат, и каются они одинаково рьяно.

Однако в это утро традиция меняется. Я лениво наслаждаюсь сонной полудремой, когда на пороге моей конуры вдруг возникает красавчик Диего Адальяро собственной персоной. Недоуменно моргаю еще тяжелыми веками, соображая, зачем он мог появиться здесь, а благородный дон брезгливо морщится.

— Вылеживаешься? На колени, раб, когда с тобой разговаривает господин!

С неприкрытым злорадством в глазах он наблюдает за тем, как неуклюже я опираюсь на локоть здоровой руки, пытаясь подняться, с какой унизительной беспомощностью стаскиваю свое тело вниз, как морщусь от боли, опускаясь на колени и чувствуя мучительное натяжение швов на бедре и злые укусы в ребрах. Голова кружится и пульсирует, но я молчу и покорно склоняюсь перед господином.