4ec756ed4b403cd2f45a6d0b297e3a21

Я наспех привожу себя в порядок: обмываюсь прохладной водой из бочки, переодеваюсь в услужливо поданную рабыней чистую одежду. Не знаю, чего ждать от этой встречи, сердце колотится в сумасшедшем ритме халиссийских боевых барабанов. Вель не приходила уже слишком давно, и я устал ломать голову над тем, что сделал не так в прошлый раз. Страх того, что она попросту охладела ко мне и больше не желает меня видеть, разъедал душу ночь за ночью.

Завожу руки за спину и позволяю нацепить на себя тяжелые оковы. Иду к конторе, стараясь унять не в меру разбушевавшееся сердце, и несколько раз спотыкаюсь на пути, словно хмельной. Переступаю порог, встречаюсь с ней глазами…

— Освободите его.

Она произносит это с такой тихой, но нескрываемой злостью, что аркебузир за моей спиной отшатывается.

— Но, госпожа… не положено… господин сенатор…

Она делает шаг вперед и буравит его взглядом, от которого и мне становится не по себе.

— Немедленно. Или я вышвырну вас за порог сей же час, без выплаты содержания.

Аркебузир, помявшись, все-таки исполняет приказ и снимает с меня оковы. Я потираю неожиданно освобожденные запястья и слышу, как за спиной захлопывается дверь. Шумно сглатываю, не зная, что сказать. Взгляд жадно ощупывает ее лицо — бледное, но покрытое красноватыми пятнами негодования, растрепавшиеся волосы, высоко вздымающуюся грудь — непривычно большую, словно ее подменили чужой, округлые линии бедер, угадывающиеся под простым платьем без кринолинов… С удивлением замечаю, что ее пальцы, нервно сцепленные в замок, мелко трясутся.

— Джай, — кажется, слова даются ей с трудом. — Скажи мне… Что произошло?

Мои брови сползаются к переносице.

— Что ты имеешь в виду, Вель?

— Я узнала… святые угодники, только сегодня узнала, что была эта… бойня… Ты ведь к ней готовился, хотел поднять восстание… Ничего не получилось?! Или… я не могу понять… Почему ты ничего мне не сказал?..

Она выламывает пальцы, не замечая того, а руки начинают трястись так, что мне становится за нее страшно. Медленно подхожу ближе и беру ее ладони в свои. Сжимаю — крепко, но не слишком, чтобы не причинить боли.

— Восстания не было. Мы были не готовы.

— Но… но… святые угодники, вас стало меньше, ведь так?

Я вздыхаю и объясняю правила о пресловутой пятой части. Похоже, Вель в самом деле ничего не знала.

— Святой Творец… — она судорожно сглатывает и смотрит на меня расширенными от ужаса глазами. — Погибли люди?!

— Погибли, Вель. Таковы правила. Такие бойни проводятся редко, но все же… Кому-то из господ они нужны, чтобы избавиться от излишка рабов за хорошие деньги. А те, кто желает приберечь своих бойцов для других боев — не имеет на это права. Все игроки должны быть в равных условиях.

— Ты так говоришь, будто… будто…

— Вель, — я чуть сильнее сжимаю ее холодные кисти. — Я потерял около двух десятков своих людей. А еще — бессчетное множество тех, кто когда-то был с нами и надеялся на меня…

Я видел татуировки в виде разорванной цепи на мертвых руках. Это видение будет преследовать меня до конца жизни. Непрошеные слезы подкатывают к углам глаз, но я усилием воли загоняю их обратно.

— Кто… кто победил? — она вновь поднимает глаза, не замечая того, что качает головой из стороны в сторону, словно желая отогнать страшное осознание.

Я горько усмехаюсь, вспоминая.

— Один безумный парень. Кажется, опять из людей Вильхельмо.

— Его… отпустили?

— Нет. Убив последнего раба, он сам окончательно повредился рассудком. Изрубил в мясо помощника распорядителя, кинулся на самого распорядителя… Его пристрелили из аркебузы, как бешеного пса.

— Но почему… почему… почему ты не сделал того, что задумал? — Вель высвобождает руки из моей хватки и сминает на моей груди рубашку. — Ты же говорил, что они все… что все получат свободу?

— Мы были не готовы, — повторяю я, как безмозглый осел, и отвожу взгляд в сторону. — Слишком рано.

— Погибли люди, — всхлипывает она, пряча лицо у меня на груди. — Я ничего не знала.

— Ты бы ничего не смогла сделать, Вель, — говорю я со вздохом и успокаивающе кладу ладонь на ее затылок. Невольно вдыхаю свежий аромат волос и запах топленого молока, окружающий ее легким облаком. — Не ты это начала, не ты установила правила, не тебе и брать на себя вину.

Вина целиком лежит на мне. Я дал людям надежду. Но я не мог позволить себе выиграть одну битву и проиграть войну. А для полной победы нужно, чтобы Вель сохраняла ко мне благосклонность и… родила сенатору Адальяро наследника.

— Не кори себя, Вель. Расскажи лучше, как чувствует себя Габриэла. Она все такая же крохотная или уже подросла?

— Подросла, — Вель приподнимает мокрое от слез лицо и пытается улыбнуться. В ее печальных глазах вспыхивает искорка материнской гордости. — Она такая… такая хорошенькая. И смышленая. Не поверишь, но она уже умеет распоряжаться слугами, не произнося ни слова!

Улыбаюсь в ответ на ее мечтательные улыбки.

— Я хотел бы увидеть ее снова.

— Ты увидишь, — обещает она серьезно, морща лоб. — Я не хотела приносить ее сюда, чтобы не вызывать пересудов, да и тебе пока лучше не появляться в поместье, но…