5

«Не виноват», - сказал Храм с полной уверенностью.

Она никогда не будет писать романтический роман, пока она не заработает свой любимый любитель, и это может занять некоторое время.

«Кстати, кто выиграл титул« Невероятный Хенк »прошлой ночью?» - спросила она, когда люди начали подниматься и выходить из бального зала.

«Трой Такер получил всеобщее голосование на съезде в целом».

«Не удивительно, - прокомментировал Кит,

собирая ее переплетенных дельфинов.

«Хороший парень, - одобрил Храм.

«И Кайл Уоррен получил большую награду, - сказала Электра, поднимая свою мемориальную доску.

«Кайл Уоррен? Каким он был?»

«Высокие, длинные темные волосы, мышцы. Одна серьга, две наручные манжеты».

Храм тряхнул головой. «Я не мог сказать ему от Адама. Неужели Шайенн выиграл, как ты думаешь?»

«Может быть, милый». Лицо Электры упало. «Скажи, ты единственный из нас, кто не получил награду».

Храм улыбнулся. «Не слишком уверен в этом».

Глава 37

Признайся

Свет из латунного бдения висел над высоким потолком, слабо светящимся дневным светом, ударяя лицом мадонны с лихорадочным блистером ярко-красного цвета.

Бог благословил Богоматерь Гваделупскую, подумал Мэтт, со своей старомодной атмосферой вечных католических истин: свет бдения и Дева.

Он сидел на полированной деревянной скамье, поглощая мир и благочестие. Статуи Марии и Иосифа все еще охраняли по обе стороны от прохода. Stained-

стеклянные окна, калейдоскопические узоры на каменном полу, были достаточно разнообразными, чтобы успокоить беспокойное внимание самого суетливого ребенка, по крайней мере, на несколько драгоценных моментов.

Скамьи были сделаны из золотого дуба и украшены лакомством для фортепиано, но крепко, но поддерживающе, как и все прочные вещи. Костяные колени были дополнены коричневым винилом, тридцатилетней -

старая уступка слабым ножам современных поклонников и ненужная теперь, когда модернизированная масса избегала длинных попыток растяжения на коленях. Мэтт вспоминал костлявые колени мальчишки, протестующие на часовни на виниловых кафельных полах, когда в зале средней школы отмечались специальные мероприятия.

Теперь он сел. Теперь он подумал, а не молился.

Теперь он беспокоился о других проблемах, которые были такими же старыми вопросами в новой форме.

Дверь треснула где-то в церкви. Не большие громоподобные эхо двойные двери спереди, а меньшая, осторожная дверь за алтарем. Возможно, дверь в ризницу или боковая дверь в соседнюю школу или приходского священника.

Пришел ли дворник? Общество дамского алтаря попадает в пыль? Церковь большую часть времени оставалась пустой, памятник запланированной святости. Ему понравилось это время ожидания, сама церковь как сущность, святое место в ожидании проблеска случайной, неожиданной духовности, за упущенную душу,

охваченный его древней ловушкой убежища и святилища.

Человек, одетый в черную рубашку с короткими рукавами, появился вокруг рельса общения, теперь также устаревший символ гораздо более формального ритуала. Причастие не принималось на колени на жестких каменных ступенях вдоль декоративного ограждения, с уязвимыми закрытыми крышками и открытым ртом,

но стоял в центральном проходе с чашевидной рукой и широко открытыми глазами. Это было самоуправление в эти дни, как таинство Покаяния, которое теперь называется Примирением.

При всем смягчении древней привычки, когда дело доходило до догмы, церковь оставалась тяжелой любовницей.

Отец Рафаэль Эрнандес узнал Мэтта, улыбнулся и вышел вперед.

“Могу ли я к Вам присоединиться?”

«Конечно, отец».

Старший мужчина сидел в одной и той же скамье и смотрел так же, изучая сложный резной гипсовый алтарь, рококо-дань, как богато украшенный, как фуга Баха.

«Даже в начале шестидесятых годов, - заметил он, - прихожане хотели, чтобы их флористическое народное искусство понравилось».

“Я тоже,

«Мэтт сказал с неграмматической легкостью школьника.« У нас поляки есть наша Черная Мадонна и наш позолоченный Младенец Иисус. Позолоченные салфетки для Господа, валентинки для святых дней.

«Хорошо думать об этих восточноевропейских церквях, свободных от тени Кремля в эти дни, о людях, которые могут свободно исповедовать свою веру со всеми старыми традициями».

Автократический профиль отца Эрнандеса был наклонен к голубоватому небу церкви, в древней позе пророков и святых. Мэтт был удивлен, увидев лучи хорошего юмора, излучающие углы его глаз и рта.

Священник вздохнул, сложив руки на коленях. «Мое последнее …

трудности были пресловутым благословением в маскировке. Я принял священство как должное; У меня было слишком много гордости за позицию и слишком мало веры. Это соблазн. Вы сделали приходскую работу, - продолжал он, полагаясь на справедливость. - Каждый приход - маленькое царство, а священники - его князья. И пастор, он царь.

Я слишком серьезно относился к себе. Я позволил себе отстранить старуху от церкви только за несколько дней до ее внезапной смерти и во всем мире животных на небесах! Нет, это не проблема. Это был мой авторитет. Это было мое право, даже о мелочах. И шантаж, что я плохо думал о том, что меня расстроил.