5/4 накануне тишины

— Помянуть, что ли, собрался? — покачал головой Цахилганов. — Ну и ну…

Сашка наполнил свою мензурку до краёв и встал:

— Я пью за другое. За долгожданную эту ночь!.. В сороковой день после смерти окончательно распадаются ткани. И никто уже в сорок первый день, то есть завтра, ничего не докажет. Ни-ког-да! Концы в воду,

— минул — он — сороковой — роковой — пролетел!

509

Выпив, Сашка прилежно запер сейф

и положил ключи перед собой.

— Нынче правда умерла, о Протасове. Поминки по ней, по правде, у меня сегодня… Ты думаешь, Цахилганчик, я — из-за денег? — мрачно усмехался он, глядя на ключи исподлобья. — У меня выхода не было. Оккупационные это доллары, души наши завоевавшие… Молодец Америка! Она победила тем, что оккупировала наши души. Завоевала! Купила… И они у нас теперь мёртвые… Напечатали нам зелени, только и всего, бумажками победили… Но, вообще-то, их зелень эта мне на хрен не нужна! Не веришь?

Живо блеснув желудёвыми глазами, Сашка прив-

стал — и Цахилганов услышал прощальный посвист ключей,

улетающих в форточку…

— Вот так их. К едрене фене, — успокоенно сел Сашка. — В грязь! Доисторическую… А дубликата ключей нет ни у кого. Потерял давно. Так что, похоронил я их, деньги эти,

в стальном склепе навечно…

— …Он тебе не снится по ночам? Протасов? — Цахилганов утирал лицо ладонями и морщился. — Я ведь на его похоронах был, по чистой случайности. Один сын у матери. Безотцовщина. А мать — старушонка. Простенькая, дрожит на кладбище, как сухой листок на ветру. Шепчет чего-то,

— …Зачем только я тебя учила, сынок? Из последних копеек учила… Не учила бы — живой был.

— Вы ведь и старушонку одинокую эту убили, Сашка, — тяжело мотал головой Цахилганов. — Её-то за что? Я там, в реанимации, думал: грязнее меня человека нет. А вот этого порога я… Как же ты его переступал,

— ступал — упал — пал —

ты, Самохвалов? А? Как?!.

Опять что-то дробится всё в сознании…

510

Но Самохвалов с таким обвинением решительно не согласился.

— Её, как раз, сам Протасов убил! — сообщил он вдруг. — Не надо было документы собирать на Соловейчика… А я тут вообще не при чём: купили бы

они и без меня то медицинское заключение, какое им надо. Теперь не покупаемого на свете нет! Свобода…

Прозектор снова выпил, не чокнувшись.

— …Сань! Ты же, всё равно, один из убийц получаешься, — с безвольной улыбкой заметил Цахилганов.

— Не-е-ет! — отказывался Сашка и мотал головой. — Убил его не я. И даже не Соловейчик, с его бензиновым бизнесом, с каратистами… Журналиста убил — депутат Воропаев! Хрен ли он ему документы подсунул, Протасову? Что горючее ушло в Закавказье, по большим ценам, когда Караган замерзал от стужи, и когда тут, среди зимы, всё по швам трещало? Зачем он Протасова этими документами снабдил?!. Если б не бумаги, кто бы его тронул? Воропаев убил Протасова! А Протасов — свою мать. Тем, что погиб…

Нет, правдолюбцы нынче опасны для жизни. Обязательно в историю втянут — в смертельную! И не отвертишься… Бежать от них, от правдолюбцев, надо как от чумы!

— Протасова честно предупреждали, — продолжал Сашка, сдвинув шапку с бантом на затылок. — И по телефону убить грозились, и петлю над его входной дверью вешали. Не внял! Отдал бы им бумаги… Нет! Бегал, с этими документами в портфеле, как заяц, по санаториям прятался… А я тут, правда, не при чём. Главврач другого бы прозектора нашёл. Для большей «объективности» из соседнего города бы пригласили, постороннего… Да пойми ты, дурья башка! Я — не я, а результаты вскрытия другими — быть не могли!!! Ну, ладно. Царство ему небесное — Протасову. Хоть и дурак был, но — мученик.

Они решительно выпили,

не чокаясь.

511

— …А зато какие роскошные похороны Соловейчик Протасову обеспечил! Ты же видал? — оживился Сашка, переминая дёснами хлеб. — Помог редакции и старушке-матери. Хорошо помог! Благодетель!.. У него денег на всех хватит. Он, Соловейчик, весь город перехоронит,

— зароет — нас — в — чёрную — пыль — сотрёт — в — новую — лагерную — пыль — превратит — всех!..

И скольких ведь уже отправил? В последний путь по высшему разряду… Кому и знать, как не мне…

— Ты консервы бы, что ли, какие-нибудь на закуску держал, — затосковал Цахилганов. — У меня там, в корпусе, хорошей еды полно осталось.

— А я без закуски пью, привык, — махнул рукой Сашка, глуповато улыбаясь. — Так вернее. А то плохо забирает…

— И что же, аппеляций не было? По Протасову?

Прозектор смотрел на Цахилганова бессмысленно. Потом очнулся: